В июле, после короткого отпуска, Александр Блок отправился из Петрограда к месту службы, на русско-германский фронт, имея при себе огромный чемодан и американский револьвер без патронов, который на прощание подарила ему матушка.

Инженерно-строительная дружина, в которую попал поэт, дислоцировалась в прифронтовой полосе, в районе Пинских болот. Дружина занималась оборудованием большой и сложной системы запасных оборонительных позиций. Работы было много. Мобилизованные рабочие вырубали деревья, расчищая сектора обстрела, рыли в несколько линий ходы сообщения и окопы, поправляли старые блиндажи, оборудовали пулеметные гнезда, натягивали колючую проволоку, вколачивая специальные колья. В основном состояли в дружине оборванные, плохо экипированные и накормленные представители национальных окраин Российской империи – туркмены, узбеки, башкиры, среди которых попадались даже недавние каторжники, прежде срока отпущенные с Сахалина.

Поначалу вновь прибывший табельщик вел какой-то несложный учет, затем Блока отметили за аккуратность и педантичность и назначили исполнять обязанности заведующего партией.

Под началом у него оказалось почти две тысячи строителей, так что Александр Блок почти постоянно был вынужден находиться в лесу, где велись основные работы. До темноты он успевал объехать верхом все строительные объекты, а по вечерам составлял бесконечные справки и табели установленной формы. От передовых позиций его отделяло теперь не более десяти верст, так что перекаты артиллерийских дуэлей достаточно скоро уже воспринимались недавним столичным поэтом как нечто обыденное и привычное.

На военной службе. 2016 год.

Кстати, и с бытовыми условиями, из-за которых он так беспокоился, тоже все оказалось не так уж и плохо. По большей части Блок жил при штабе – в имении князя Друцкого-Любецкого, расположенном в нескольких верстах от места основных строительных работ, на берегу реки со смешным и каким-то уютным названием Бобрик. Хозяева называли свой большой усадебный дом с белыми колоннами на старый польский манер – «палац», и окружал его парк со столетними липами, за оградой которого сразу же начинались привычные для Полесья болота и пустоши…

Дом оказался сильно разорен войною. Значительная часть мебели была переломана, стекла в некоторых помещениях выбиты, да к тому же какие-то негодяи без всякого смысла порезали и попортили старинные картины в золоченых рамах. Тем не менее князь и его супруга встречали всех русских военных чиновников и офицеров гостеприимно и радушно, так что постепенно в усадьбе возникло некоторое подобие светской жизни.

Его сиятельство князь Иероним Эдвинович Друцкий-Любецкий, потомок старинного славного рода, непременно показывал тем, кто заслужил его доверие, многочисленные грамоты и рескрипты, подписанные польскими королями, государем Петром Первым и Екатериной Великой. Сам он родился в год крестьянской реформы, окончил Санкт-Петербургский университет по юридическому факультету, немного послужил в гвардейской артиллерии, а впоследствии избирался от Минской губернии членом Государственной думы и Государственного совета.

Помимо активной общественной деятельности его сиятельство когда-то уделял внимание и литературным занятиям – сочинял военно-исторические драмы, которые ставились даже в театрах Вильно.

Хозяин усадьбы был несколько чудаковат, своей маленькой коренастой фигурой напоминал паука и носил седые бакенбарды. Время от времени он бесшумно проходил по дому, внезапно появлялся на пороге комнаты или на повороте лестницы – и почти сразу же исчезал в темноте коридора… Кроме того, князь по секрету сообщил однажды своим постояльцам, что ему известна безошибочная система игры в рулетку, и поэтому он с нетерпением ожидает конца войны, чтобы разбить банк в Монте-Карло.

Его жена – тридцатилетняя золотоволосая женщина, невыносимо скучавшая по развлечениям и приличному обществу, – устраивала для офицеров и военных чиновников вечеринки, на которых почти неизменно присутствовал Александр Блок. Она считалась достаточно образованной женщиной, любила книги и была, разумеется, страстной поклонницей его творчества. Княгиня даже имела в домашней библиотеке его поэтический сборник «Ночные часы» и еще несколько журналов со стихами, изданными перед самой войной, так что хозяевам было приятно и лестно оказывать покровительство известному столичному поэту, которого волею судеб и ветром войны занесло к ним, в глухую провинцию. Сам же Блок – скорее, из чувства признательности, чем по собственному желанию, – время от времени за столом декламировал князю, княгине и оказавшимся при штабе сослуживцам свои знаменитые строки:

Или совершенно иное, но такое же неповторимое:

А случалось, под настроение, подходящее случаю:

Постоянно отказываться от чтения своих стихов было бы неучтиво для гостя, которого с таким радушием принимали в усадьбе. Однако написать за прошедшие месяцы хотя бы пару новых строк поэт себя так и не заставил, несмотря на постоянные уговоры княгини и сослуживцев, на пирожные с настоящим китайским чаем, которые подавали хозяева, и на прочие знаки внимания.

Впрочем, даже если поэту по обстоятельствам службы не удавалось вернуться в усадьбу и приходилось задерживаться на строительстве, то ночь он проводил не где-нибудь, а в деревне неподалеку – в просторной и чистой избе, специально выделенной для начальства. Блохи в ней были практически полностью выведены, а хозяйские дочери, во избежание неприятностей определенного рода, были отправлены жить на чердак. В теплой комнате с печью и общим столом обитал сам хозяин с хозяйкой и кошкой. В двух других ночевали по три постояльца – так что каждому, не исключая Александра Блока, полагалась своя персональная походная койка с постельным бельем. Питались вскладчину казенным продовольствием. Горячую еду на всех готовила жена хозяина, она же и обстирывала господ военных. Повезло и в отношении соседей – вместе с Блоком в избе проживали, к примеру, математик Идельсон, начинающий архитектор Катонин и даже потомок великого композитора Глинка, проходившие службу все в той же дружине…

Деревенька называлась Колбы, от остального мира ее отделяли предательские болота и непролазное бездорожье – однако же оказаться в окопе на передовой, или даже в землянках, которые предназначались для нижних чинов, было бы несопоставимо хуже. Быт наладился. Жизнь поэта на войне текла размеренно, спокойно и достаточно благополучно. По вечерам в избе, при теплом свете керосинки, Блок играл в шахматы с другими постояльцами – а вот писать стихи, читать их товарищам или даже просто говорить о литературе ему и здесь нисколько не хотелось…

Надо сказать, что свое положение Александр Блок переносил поначалу довольно легко, и даже не без удовольствия. Верховая езда, простая пища и долгие часы на свежем воздухе заметно укрепили его физически, и теперь он вполне мог заснуть, когда рядом громко разговаривали несколько человек, мог не умываться целый день, подолгу обходиться без чая, скакать утром в карьер и еще затемно выписывать какие-то бумаги…