Для мгновенного контактного отравления были готовы комплексные средства – порошок и капли в миниатюрных сосудах, которые можно было легко спрятать в рукаве на запястье руки, отравленные шипы на кольце мизинца, и даже отравленные острия на подошвах сапог, – ими можно было бы невзначай коснуться или ударить по икре или голени государя. И тот даже не осознал бы, что его отравили.

Но мучения в душе Хроноса Лукомского нарастали с каждым днём и часом по мере приближению того финального действа, когда государь должен быть в мгновение ока отправлен на небеса приведенным в исполнение злодеем актом ритуального убийства. Причем к своей роли жертвенника Хронос Лкомский относился философически – так надо инфернальным силам, они выбрали его, причём он догадывался, что он только одно звено в цепочке жертв и злодеяний ради мистических актов «в последних мигах последних времён». До него доходили смутные слухи о подобном ритуальном убийстве сына государя, великого князя Ивана Молодого, и принесении в жертву самого отравителя-лекаря Леона Жидовина… И его, как и Леона, пошедшего на собственное жертвоприношение, тоже должны были казнить… Какая разница – отрубать голову, как Леону, или топить, вешать, сжигать, всё равно, главное Хронос – Победитель… Пусть для истории останется, что якобы Казимир послал Хроноса на ритуальное убийство и добровольное принесение в жертву фанатика Лукомского… Чудаки, разве такое мероприятие дело куцых королевских старческих мозгов, – то ужасное и святое дело инфернальных сил, со сметкой, превосходящей даже возможности ветхозаветных пророков Моисея, Авраама, Илии, Соломона и прочих…

Всё было замешано на ритуальных убийствах и жертвоприношениях в этих смутных последних временах. И всё это во имя чего-то таинственного, большого и важного – для проявления сути жреческих инфернальных сил, стоящих над схваткой добра и зла, но блюдущих какие-то, только им известные, интересы библейских времён, быстротекущей и новейшей истории.

Когда Хронос Лукомский уже шёл отправлять государя на кончике «конца света» Ивана Великого в мир иной с помощью безотказного варшавского яда и комплекса всевозможных средств на его жертвенном теле, в его душе случилось странное потрясение. Душа Хроноса Лукомского была вся, как открытая духовная рана, пронизывающая своими мучениями и страданиями от осознания своего убийственного предназначения всё тонкую живую материю. Словно открытые разрывы и раны души пронизывали всё вокруг, вопило и взывало: «Вот идёт одно живое существо убивать другое существо! остановите ритуального убийцу и фанатика, готового принести себя в жертву ради торжества инфернальных сил! Не дайте совершить злодеяние великое убийце государя Руси святой, княжья воля которого практически равна Божьей в эти последние миги последних времён!»

Но толстокожие стражники из государевой охраны были глухи к воплю души убийцы-фанатика, толстокожие бояре и ближние дьяки во дворце не ощущали ничего страшного и зловещего, вели свои обычные дела и беседы, когда мимо них плыла вопиющая душа Лукомского. Он ничего не мог сделать с собой: он был нацелен на ритуальное убийство, а душа его содрогалась и вопила…

Только этот вопль души убийцы и тревога за государеву душу, которой скоро суждено было отделиться от отравленной плоти, дошел до живого существа, ради которого и были замыслены инфернальными силами и убийство ритуальное государя и принесение в жертву фанатика-убийцы, отравителя варшавским ядом Лукомского. То был хрупкий, нежный, добродушный и милосердный Дмитрий-внук…

Волей судеб Дмитрий-внук в эти последние миги последних времен оказался тоже во дворце, неподалеку от государевой палаты, где-то должен был принять своего отравителя Хроноса Лукомского. Наверняка Дмитрий-внук почувствовал приближение шагов убийцы к его любимому деду Ивану и на большем расстоянии… Только из-за этого большого расстояния он не сумел бы донести до деда спасительное известие: что к нему приближается ритуальный убийца с варшавским ядом, и жизнь его висит на волоске. Но не было этого непоправимо большого расстояния между дедом Иваном и Дмитрием-внуком. Значит, можно было спасти государя-деда, что не было дано многим толстокожим стражникам и боярам, само предназначение которых заключалось в жизни государства в сохранении жизни его государя. Но тонкая чувствительная душа юного отрока, к тому же первого претендента на престол царский отреагировала мгновенно…

Когда мимо Дмитрия-внука, которого держала за руку мать Елена Волошанка, прошествовал важно, спокойно и независимо, как подобает настоящему знатному, служилому князю из близкого государева круга, девятилетний Дмитрий вздрогнул всем своим хрупким тельцем. Он даже не попытался запечатлеть телесный облик этого незнакомого ему мужа, только ощутил мучительный вопль души Хроноса Лукомского, вопиющей о своём скором ритуальном убийстве деда-государя с принесением в жертву плоти убийцы, надутого, внешне самоуверенного князя.

Наверное, Елена Волошанка тоже что-то почувствовала, то ли тревожное состояние сыны, мучение, исходящее из пространства, в котором только что прошел представительный князь с важным непроницаемым лицом и напряженной прямой спиной.

Дмитрий сорвался стремглав за только что прошедшим мимо них с матерью князем… Хотел опрометью с ходу наброситься на него сзади, но что-то, какая-то сила оттолкнула его от ритуального убийцы и жертвенника мыслью – «…так ведь не спасешь деда, только себя раньше времени погубишь…» – и он, опередив Хроноса, ворвался в палату деда-государя с криком:

– Остановите, остановите убийцу-отравителя государя… он сейчас войдёт сразу же за мной в эти двери…

На глазах деда-государя, схватив его за руку Дмитрий-внук показал пальцем на двери, в которые должен был войти Хронос Лукомский, и упал без чувств в глубоком эпилептическом припадке…

Конечно, князя Лукомского, недавно обласканного государем и принятым на государеву службу в его ближний круг, тут же по приказу Ивана Великого схватили, обыскали. Подозрения чувствительного Дмитрия-внука оказались оправданы: по счастливой случайности Лукомскому не удалось привести в действие заготовленный для скоропалительного убийства государя варшавский яд.

Только, когда вязали, всем скопом навалившись на злодея, кто-то из стражников поранился то ли шипом на кольце мизинца, то ли острием отравленным, заделанным около мыска в подошве сапога, – только тот стражник мгновенно отдал Богу душу за жизнь Ивана Великого на испуганных глазах государя

Некоторые из потрясенных бояр и воевод в суматохе, сразу по горячим следам машинально стали спрашивать помятого и связанного тут же князя Лукомского

– Кто же всё-таки попытался твоими мерзкими ядовитыми руками пресечь славное течение жизни нашего государя?..

– Не покойный ли король Казимир задумал такое при жизни такое злодеяние – отравить государя?

Лукомский молчал и ничего не отвечал, душа его уже не вопила и не мучилась. Он уже спокойно смирился с ролью жертвенного князя, раз не удалась – и слава Богу! – роль ритуального убийцы-отравителя. Казнить-то, глядишь тоже будут публично при скоплении душевного народа русского, – вот тогда его душа уже не возопит, но возликует. Наплевать ему было вопросы про венценосца Казимира, посмевшего послать убийцу к другому, не менее славному венценосцу Ивану Великому… Ничего никто до поры до времени не узнает… И пытками у него никто признания никакого не вырвет о задумке инфернальных сил ритуального убийства и принесении в жертву самого убийцы. Пусть нет жертвы-государя, зато есть вторая жертва покушавшегося на убийство… Чем он, православный Хронос Лукомский хуже ученого иудея Леона Жидовина?.. Того хоть казнили за дело – он отравил великого князя Ивана Младого, запутав своей смертью все концы для истории, пусть думают про Софью, пусть… Вот и здесь никто никогда не узнает о таинственных инфернальных силах, пекущихся о новом Царстве… Только как-то странно распорядился его Величество случай: убийство государя, которое инфернальные силы совершили ради возведения на престол царевича Дмитрия, предотвратил сам внук, ценой собственного умопомрачения, ценой кошмарного эпилептического припадка – спасительного…