«Вот, наконец, зад, который может поспорить с твоим, Председатель! – воскликнул Герцог.»

«Конечно, конечно, – пробормотал Кюрваль, зад которого в этот момент как раз растирала Алина. – Я одобряю поведение упомянутого господина, поскольку оно вполне соответствует моим вкусам и привычкам. Лично я приветствую отсутствие биде и вообще всякого мытья. Мне хотелось бы, чтобы срок воздержания от омовений был еще увеличен – по крайней мере, до трех месяцев!»

«Ну, Председатель, ты преувеличиваешь! – заметил Герцог.»

«Вовсе нет, – возразил Кюрваль. – Спросите у Алины, она вам скажет. Я так привык к этому состоянию, что вообще не замечаю, мылся я или нет. Но что я знаю наверняка, так это то, что сейчас хотел бы иметь самую грязную шлюху, чтобы ее перемазанный дерьмом зад стал моей уборной. А ну-ка, Тереза, разве ты не самая грязная женщина на свете? – Сунь-ка мне под нос свою пахнущую за версту задницу и выдави кусочек годна!»

Тереза подошла, подставила Председателю свой отвратительный, поблекший зад и выдавила ему желанный кусочек кала. Алина держала в руках его хобот – и Председатель разрядился.

А Дюкло возобновила рассказ:

«Один старик, который принимал каждый раз новую девицу для операции, которую я вам сейчас опишу, попросил меня через свою приятельницу прийти к нему. Мне рассказали о церемонии, к которой привык этот развратник. Я пришла к нему, он бросил на меня опытный, цепкий взгляд, свойственный порочным людям, которые с первого взгляда могут оценить, что за объект им предлагают.

«Мне сказали, что у вас красивый зад, – сообщил он мне. – А так как я вот уже шестьдесят лет питаю слабость к красивым задницам, я хочу увидеть, соответствует ли он вашей репутации. Поднимите подол!»

Эта энергичная фраза была приказом. И я не только показала товар лицом, но приблизилась как только могла к носу этого профессионала. Сначала я стояла прямо. Потом начала медленно наклоняться и продемонстрировала ему предмет его культа во всем великолепии, совершенно уверенная, что он ему понравится. При каждом моем движении я чувствовала, как руки старика изучающе гуляют по поверхности моего зада. «Проход широкий, – одобрил он. – Вы могли бы стать шикарной содом меткой на всю оставшуюся жизнь!»

«Увы, господин, – сказала я ему, – мы живем в век, когда мужчины так капризны; для того чтобы им понравиться, приходится быть способной на все.»

В этот момент я почувствовала, как его рот приклеился к моему заднему проходу, а язык начал глубоко вылизывать его. Потом он подвел меня к своей кровати и показал фаянсовое ведро, в котором намокали четыре десятка розг. Над ними висели несколько многохвостных плеток, подвешенных на позолоченные крючки. «Вооружитесь тем и другим, – приказал развратник. – Вот мой зад. Как вы видите, он сухой, худой и очень жесткий. Потрогайте.» Я это все выполнила, он продолжал: «Этот старый зад, привыкший к розгам и совершенно бесчувственный, может вывести из его обычного состояния только что-то чрезвычайное. Сейчас я лягу на кровать животом вниз, ноги – на полу. С помощью этих двух инструментов стегайте меня попеременно – то розгами, то плеткой. Это будет длиться долго, но у вас будет точный ориентир близкой развязки: как только вы увидите, что с этим задом происходит что-то необычное, сразу же будьте готовы сами повторить то же. Мы поменяемся местами: я встану на колени перед вашим прекрасным задом, вы же сделаете то, что буду делать я, и тогда я испущу сперму. Но только не спешите потому что, предупреждаю вас сто раз, это будет долгий процесс.»

Итак, я начала; мы поменялись местами, как он велел. Но бог мой, какая флегматичность! Сорок минут я хлестала в поте лица то розгами, то плеткой, – результата никакого! Мой развратник лежал, не шевелясь, будто умер. Можно было предположить, что он тайно упивается сладострастием операции, которую я над ним производила. Но его зад не подавал никакого знака. Пробило два часа, а я заступила в одиннадцать! Вдруг я заметила, что он приподнял поясницу и раздвинул ноги. Я продолжала пороть его розгами с некоторыми интервалами. Из его заднего прохода показался кусочек кала, я продолжаю стегать, и под моими ударами кал разлетается по полу. «Ну-ну, смелее, – говорю я ему. – Уже скоро.» Тогда наш старик встает с перекошенным лицом; его член, тугой и непокорный, почти прилип к животу. «Теперь делайте, как я, – говорит он. – Повторяйте за мной. Мне нужен ваш кал, чтобы кончить.» Я ложусь на его место, он становится на колени, и я кладу ему в рот круглый комочек, похожий на яйцо, который хранила для него три дня. Он принимает, член его дергается, он откидывается назад, визжа от восторга, но не проглотив и продержав во рту не больше секунды кусок кала, который я ему положила. Помимо вас, господа, которые сами могут послужить моделями в этом плане, я никогда в жизни не видела таких судорог. Он едва не потерял сознание в момент истечения спермы! Операция стоила два луидора.

Когда я вернулась домой, я застала Люсиль с другим стариком, который сразу, без всяких прикосновений, заставил ее стегать себя с поясницы до ног розгами, намоченными в уксусе. Перед окончанием операции он заставил ее сосать его член. Девушка встала перед ним на колени и, как только он дал сигнал и начал тереться своим членом о ее груди, взяла его дряблый хобот в рот, куда старый грешник и разрядился.»

На этом Дюкло закончила свой рассказ; время ужина еще не пришло, в ожидании его друзья немного пошутили.

«Вот прямо для тебя два варианта разрядки на сегодняшний вечер, – сказал Герцог Кюрвалю. – Хотя ты не привык так себя расходовать в один день.»

«Есть и третий вариант», – ответил Кюрваль, гладя ягодицы Дюкло.

«Вот как!» – воскликнул Герцог.

«Но я ставлю условие, что мне все позволяется», – заявил Кюрваль.

«Ну нет, – возразил Герцог. – Ты хорошо знаешь, что есть вещи, которые мы договорились не делать раньше срока. Прежде, чем их начать, надо ввести в наш распорядок несколько обоснованных примеров этой страсти. Есть немало удовольствий, в которых мы пока отказываем себе – до определенного срока. Вот ты недавно вернулась с Алиной из кабинета, почему она там кричала и почему до сих прижимает платок к груди? Так что выбирай: или тайные удовольствия, или те, которые мы все позволяем себе публично. Если твой третий вариант будет в ранге позволенных вещей, то я держу пари на сто луидоров, что у тебя ничего не получится!»

Тогда Председатель потребовал, чтобы ему позволили удалиться в кабинет с теми объектами, которые ему нужны. Это условие приняли. Договорились, что роль судьи при этом будет играть Дюкло, которая и доложит совету, действительно ли произошло истечение семени.

«Хорошо, – согласился Председатель. – Я приступаю.»

Он начал с того, что получил пятьсот ударов розгами на глазах у всех – эту операцию выполняла Дюкло. После этого он увел с собой свою дорогую и преданную подругу Констанс; его просили не делать с ней ничего, что могло бы причинить вред ее беременности. К группе он присоединил свою дочь Аделаиду, Огюстнн, Зельмир, Селадона, Зефира, Терезу, Фаншон, Шамвиль, Ла Дегранж и Дюкло с тремя «работягами.»

«Ничего себе! – сказал Герцог. – Мы не договаривались, что ты заберешь столько объектов!»

Но Епископ и Дюрсе взяли сторону Председателя, заявив, что число не имеет значения. Председатель заперся со своей командой. Через полчаса Констанс и Зельмир вернулись в слезах, за ними шел Председатель с остальной группой, возглавляемой Дюкло, которая удостоверила его мужскую доблесть и объявила, что он заслуживает венца из мирта.

Читатель простит меня за то, что я не раскрываю подробностей того, что происходило в кабинете, поскольку обстоятельства пока не позволяют мне этого. Но Председатель выиграл пари – и это было самое важное!