— Испугалась, козочка лесная?

Хадия сидела ни жива, ни мертва, не в силах пошевелить языком и уж тем более обернуться.

— Ты что, язык проглотила? Да ты не бойся, я не разбойник и худого тебе не сделаю.

Отпустив руку Хадии, мужчина отступил на шаг и тоже опустился на корточки сбоку от Хадии. Искоса посмотрев на него, женщина рассмотрела прямой открытый взгляд из-под густых черных бровей, широкие скулы и тонкие усики под орлиным носом. Одет незнакомец был просто, в руках у него было ружье, а за плечами висел похудевший мешок. Это был тот самый, что жарил зерна на поляне возле Зеленого камня. Посмеиваясь, он сбросил с плеч мешок и устроился на траве поудобнее:

— Э-э-э… Да ты совсем от страха дар речи потеряла. Или и вправду немая?

Хадия с трудом ответила:

— Почему же? Не немая… А ты… Беглый?

— А ты сама-то кто? Откуда взялась в этакой глуши?

Видя, что незнакомец не собирается причинять ей зла, Хадия немного успокоилась:

— Я с хутора.

— С какого хутора?

— С русского.

— А-а-а… Что-то слышал о таком… Постой, как это с русского? Ты же наша, башкирка!

— Это хутор русского помещика, а мои мать и отец служили у него.

— Э-э-э, козочка, — рассмеялся незнакомец. — Так ведь помещиков уж и нет давно.

— Но ведь были же.

— Были, это верно… А как зовут-то тебя?

— Хадия.

— Ну вот, а я Такиулла. Попросту — Такый. Будем знакомы?

— Ага. А откуда ты?

— Я из Асаная.

— Из Асаная! — воскликнула Хадия. Глаза у нее заблестели от радости — наконец-то увидела хоть одного человека из сказочного Асаная. — А я же…

— Да ты, — заметил ее состояние Такый, — как будто рада мне? Что, родственники там есть?

Хадия почувствовала, что чуть не сказала лишнее практически незнакомому человеку, и прикусила язык. Из Асаная-то он из Асаная, а болтать пока лишнего все равно ни к чему. Да и что она скажет? Что много лет живет мечтой оказаться там? О чем расскажет? О тяжелых последних годах с потерей родителей, о бандитах и насильниках, о дочери, которая сейчас спит в пещере? Нет, не годится вот так сразу раскрывать душу первому встречному, каким бы хорошим он не казался.

— Нет, не знаю никого. Слышала много о деревне, вот и интересно. А ты охотишься?

— Да какая же охота в середине лета?

— Так ведь с ружьем.

— Верно, с ружьем… Но это так, для самообороны.

— От кого же тебе обороняться?

Такый, нахмурившись, исподлобья посмотрел на Хадию и неохотно ответил:

— Есть от кого. Нынче всякого народу хватает…

Не закончив фразы, помолчал и поинтересовался:

— А ты что же одна бродишь по горам?

— Я зверей не боюсь.

— А кого же ты боишься?

— Людей! — вырвалось у Хадии. Хорошо, что Такый не заметил, сколько страха и ненависти прозвучало в ее словах. А может, и заметил, да виду не подал. Он и сам-то, подумалось Хадие, людей, похоже, не меньше, чем она опасается. Иначе бы с чего таился в этакой глухомани.

А Такый пристально оглядел женщину с ног до головы и спросил:

— Послушай, а не тебя ли я видел три дня тому назад? Во-он там трепыхалось что-то красное, словно знамя отряда Блюхера. А, оказывается, это ты маячила, твое же это красное платье, а?

Неизвестно отчего смутившись, Хадия потупилась и негромко ответила:

— Мое… А что такое Блюхер?

— Блюхер? Да ты совсем дикая. Или делаешь вид, что ничего не знаешь? Разве красные не были у вас на хуторе?

— Какие еще красные?

— Вот еще комедия-то! — рассмеялся Такый. — Ты хоть знаешь, что революция была?

— Знаю, дядя Иван говорил.

— Это кто?

— Сосед.

— А большой ли у вас хутор?

Чуть подумав, Хадия решила немного приврать и осторожно ответила:

— Большой, очень большой. Дворов десять… Нет, двенадцать. Вот!

— Десять дворов! — от души расхохотался Такый. — А ты знаешь, сколько в Асанае улиц? Больше десятка. А знаешь, сколько на каждой улице дворов?

— Не знаю.

— А пошли со мной, — неожиданно предложил Такый. — Пошли в Асанай, сама все и увидишь.

— В Асанай! — Хадия аж подскочила на месте. Видно, по лицу ее и поведению хорошо было заметно волнение, которое она испытывает, и Такый, пытливо посмотрев женщине в глаза, поинтересовался:

— Приходилось бывать в нашей деревне?

Хадия так отчаянно замотала головой, что Такый улыбнулся. И вдруг совершенно неожиданно задал вопрос:

— Замужем?

— Ой, что ты!..

— А ладная будешь невеста, если приодеть.

Присмотревшись, Хадия уловила в выражении лица парня что-то знакомое. Взгляд у него стал чем-то похож на взгляд тех насильников… Но нет, Такый не такой. Он не бесстыжий, как те двое мерзавцев, в глазах у него какой-то добрый интерес. Не похоже, что он способен ее обидеть. Такый словно мысли ее прочитал, отвернулся в сторону и вроде бы безразлично спросил:

— Ты одна здесь, на Уктау?

— С отцом, — выпалила Хадия совершенно инстинктивно. Кто его знает, добрый-то он добрый, но лучше приврать, пусть не думает, что за нее здесь заступиться некому. — Он борти проверить пошел.

— Борти? Как бы твой отец не перепутал свои борти с моими! Ладно, красавица, пора мне. После жатвы снова сюда приду. Если еще будешь здесь, может, и свидимся. Я вон там привал делаю, — указал Такый в сторону того места, где он разводил костер. — Приходи туда, ладно. Придешь?

Хадия кивнула. Их глаза встретились. Такый смотрел на женщину потеплевшим взглядом, с веселым прищуром. Да и она уже успела оправиться от испуга, от которого поначалу холодела спина и мурашки бегали по телу.

— Ну, будь здорова. Мне еще топать и топать. На полпути у меня шалаш устроен, надо бы засветло до него добраться, чтобы не в лесу ночевать.

Закинув ружье за спину, он широко зашагал в сторону Асаная. А Хадия, глядя ему вслед, подумала: «С пустыми руками… Интересно, что ему понадобилось на Трехглавой горе?»

Такый вдруг остановился, обернулся и крикнул издалека:

— Забыл тебе одну интересную вещь сказать! Тебе с отцом не приходилось видеть Уктаеву кикимору?

— Какую еще кикимору?

— Кикимора как кикимора. Недавно охотник один рассказывал, он видел. Я бы не поверил, если бы и сам своими глазами не видел. Вчера вечером слышу — в реке кто-то барахтается. Поднялся я на Уктау да так и застыл на месте: в реке абсолютно голая кикимора купается со здоровенным медведем!

Мысленно охнув, Хадия прокричала:

— А дальше?!

— Взялись они под ручки с тем медведем и исчезли, словно их земля проглотила. А может, мне и померещилось. Ну, прощай!

Такый ушел. Хадия еще долго сидела на месте, ошарашенная услышанным. Вот она, значит, кто теперь! Уктаева кикимора! Так и попадешь в небылицы навечно, так сказки и рождаются…

…В Асанае, наверное, начиналась жатва, и Хадие пришло время задуматься о пропитании на зиму. Иногда ходила проведать тот березнячок, в смутной надежде увидеть черноглазого Такыя.

Однажды направилась она туда, и слышит — лошадь фыркает! И не шибко далеко, прямо в березняке. Хадия спряталась за Зеленый камень, осторожно осмотрелась и видит — сидит ее мужичок! Ее! И сама не заметила, как мысленно назвала совсем незнакомого мужчину своим! Рядом с ним стоит лошадь, и на спине у нее приторочены два мешка, чем-то набитые до отказа.

Хадия хотела было подойти к Такыю, да вовремя опомнилась. Если с лошадью, вдруг он не один? А Такый долго не засиделся на месте, взял лошадь за повод и направился к Трехглавой горе. «На обратном пути, — подумала Хадия, — должен он здесь остановиться».

На другой день, еще до обеда, Такый появился снова. Ехал он теперь верхом на лошади, уже свободной от груза. Доехав до березняка, остановил лошадь, спрыгнул с седла возле костровища, осмотрелся. Набрав хворосту, разжег костер. Вытащил что-то из кармана и положил на камень. Через некоторое время до Хадии долетел знакомый запах жареного зерна, отчего женщина ощутила сильный приступ голода. Желание повидаться с Такыем, угоститься у его костра вынудило Хадию выйти из укрытия. Ноги сами понесли ее к огню, к высокому и сильному Такыю. А тот, словно они расстались совсем недавно, по-свойски спросил, даже не поздоровавшись, словно расстались пять минут назад, глядя на женщину с лукавой улыбкой: