В моих венах вскипает кровь при мысли о том, как кто-то другой лапает ее нежную бархатную плоть, его губы ласкают ее, его ДНК там, где первой оказалась моя. Я крепко сжимаю бокал в пальцах, пока они не занемеют, чтобы сохранить хладнокровие.

Нельзя терять контроль над собой.

– Что ж, мы все знаем, что верность не самая сильная черта семьи Риччи.

На его челюсти вздувается желвак, но он не проглатывает наживку. Возможно, потому что не уверен, о чьих именно изменах я говорю – его собственных или его жены. Или, быть может, потому что это и неважно, ведь даже если я уточню, мои слова не перестанут от этого быть правдой.

– Елена не такая, как остальные, – говорит он и бросает взгляд на фотографию в рамке, стоящую на краю стола. На фотографии она лежит на поляне в окружении цветов, одетая в шапочку выпускника и мантию, а на фоне – академия Фонтбонн[1].

Фотография, на которой запечатлен академический успех, хотя Елена, скорее всего, уже тогда знала, что ее мечты о высшем образовании и карьере проживут недолго.

Трудно гнаться за собственными интересами, когда твое благополучие зависит от того, будешь ли ты выполнять определенные обязанности.

Хотя это не помешало ей гнаться за мной.

Пожимая плечами, я наклоняюсь вперед и ставлю бокал на деревянную поверхность стола, затем запускаю руку в карман своего плаща за спрятанным в нем письмом. Выудив конверт, я расправляю его на колене и демонстрирую Рафу.

– Неважно, что она хуже. Это письмо оказалось в доме, который я арендую на другом конце города, – говорю я. – Его не отправили по почте и не принесли в бесплатную клинику, где я раньше работал. Его просунули в отверстие для писем во входной двери, а это значит…

– Что, кто бы его ни принес, он хотел быть уверенным, что письмо дойдет до адресата. – Раф потирает подбородок основанием ладони, глядя на конверт. – Не надо мне объяснять, как работает чертов шантаж, Кэл.

Я кладу письмо на стол и подталкиваю в его сторону.

– Отлично. Тогда мне также не нужно объяснять, что, если они не побоялись прийти ко мне, они определенно не станут колебаться, чтобы докучать Елене.

– Мне нравится полагать, что мое имя имеет куда больше веса в Бостоне, чем твое, – говорит он.

– Это не так. – Лицо Рафа краснеет, раздражение вспыхивает в нем с каждым словом, что срывается с моих уст. – Когда-то так и было, безусловно. Но затем ты стал слишком сентиментальным, и теперь главный источник твоей власти – это связи.

– Следи за языком, Андерсон. – Грозя пальцем в мою сторону, он выдвигается вперед, от гнева на его шее ершатся метафорические перья. – Ты идешь по тонкой грани между правдой и неуважением, сынок.

Внутренне морщась от этого обращения, я снова пожимаю плечами, не обращая внимания на его тактику запугивания.

Нельзя одолеть того, кто тебя не боится, а у нас всегда было наоборот.

– Суть вот в чем, – продолжаю я, игнорируя его слова. – Автор письма предельно ясно дает понять, чего они хотят и что будет, если они этого не получат. Ты готов к тому, что весь твой план пойдет коту под хвост?

– Ради бога. Федералы не станут ничего разнюхивать, если местная полиция не даст им повода, а с ними у нас проблем не будет. Они обычно готовы к сотрудничеству.

– Я говорю не о копах. Но так как другие семьи, с которыми ты ведешь бизнес, предположительно с восьмидесятых придерживаются строгой политики относительно наркотиков, сомневаюсь, что им понравится, когда они услышат, чем ты занимаешься в Мэне с Монталтосами.

Раф сглатывает, его лицо слегка краснеет, и он снова бросает взгляд на монитор компьютера.

– Я не могу отдать им Елену.

Постучав костяшками пальцев по его столу, я киваю.

– Дело твое.

Встав на ноги, я поправляю костюм и застегиваю на пуговицы плащ. Затем вытаскиваю флешку из компьютера, прячу в карман и разворачиваюсь на каблуках, чтобы уйти.

Я разочарован, но не удивлен. Существует не так много вещей, которые заботят бывшего короля бостонского подземного царства, кроме собственного имиджа. Очевидно, безопасность дочери в них не входит, и от этого мой желудок сводит, когда я подхожу к двери.

Я надеялся, что все будет проще, и весь мой план, моя свобода основывались на его желании защитить семью. Теперь мне нужно заново продумывать следующий шаг.

Открываю дверь, переступаю через порог, и в этот момент Раф откашливается за моей спиной, заставляя меня остановиться. Я не оглядываюсь, жду, намеренно ли он издал этот звук. Моя рука все еще на изысканной дубовой ручке.

– Что… – Он замолкает, и я поворачиваю голову в сторону, смотрю на стену, где находится огромная копия Давида Микеланджело, в которой сочетается религия Рафа с тем, что он больше всего презирает, – с искусством.

Вот что посеяло бунтарские гены в его дочери.

Вот что привело ее ко мне.

– Не трать мое время, Риччи, – предупреждаю я, теряя терпение из-за молчания, последовавшего за его незаконченным предложением. Я перешел все границы, но знаю, что он ничего не сделает.

Как можно контролировать Смерть, когда она знает обо всех твоих слабостях?

Судорожно выдохнув, он снова открывает рот:

– Ты мог бы защитить ее.

Я моргаю, мои внутренности закручиваются, как тропический шторм. Делаю шаг назад, закрываю дверь и медленно поворачиваюсь к нему. Бросаю взгляд на фотографию на его столе, теряюсь на секунду во взгляде ее кофейных глаз, прежде чем кивнуть.

– Мог бы.

Он постукивает пальцами по подбородку, затем опускает руки на стол, принимается вертеть кольцо на большом пальце, пока говорит:

– Что мы будем делать с Матео? Он не отдаст ее без борьбы.

Удовлетворение прокатывается по моему позвоночнику, вызывая головокружение. Я доволен. Практически окрылен.

– Я о нем позабочусь.

Раф прищуривается, внимательно смотрит на меня и со свистом втягивает воздух скозь зубы. Этот звук – шок для моего мозга, триггер, к которому я не готов, тревога волной разливается по моим венам, прежде чем я успеваю взять себя в руки.

Реакция незамедлительна, паника нарастает, пока он продолжает языком чистить свои виниры. Мои плечи напрягаются, мышцы каменеют, ярость от потребности остановить звук захлестывает меня, затуманивает мой взор.

На мгновение я вижу, как Раф обмякает в своем кресле с зияющей дырой от пули во лбу. Вижу себя забрызганным его кровью, пока вырезаю хрящи и кожу с его ушей, собирая их, как фермер урожай.

Его голос возвращает меня обратно, я моргаю, отгоняя прочь наваждение, пока мое тело пытается привыкнуть к реальности.

– Знаю, ты ничего не делаешь для меня бесплатно, – говорит Раф. – Что тебе нужно?

Глубоко вдыхая, пропитываясь ароматом старых сигар и дорогого алкоголя, я прячу широкую улыбку. Мой пульс разгоняется, ярость уходит.

В моем мозге всплывает стихотворение, которое я однажды оставил Елене, – обещание и угроза, собранные воедино.

Просто тогда я этого не знал.

«Дис за одно мгновение увидел ее, полюбил и украл – это истинная любовь».

Похищение Прозерпины.

Не любовь, но нечто гораздо более зловещее и смертоносное в моем случае.

Я думаю о фотографии, прожигающей дыру в моем бумажнике, – карие глаза, точь-в-точь как мои, длинные черные французские косы. Боль разрастается в моей груди при мысли о ней, заново убеждая меня в правильности решения, когда я вспоминаю о том, кто за этим стоит.

Если есть хоть один шанс на отношения с моей давно потерянной сестрой, это единственный путь.

Встретившись с Рафом взглядом, я вскидываю брови.

– Душа Елены.

Большинство девочек, которых я знала в детстве, представляли свадьбу своей мечты.

Моя младшая сестра Ариана мечтала о свадьбе в мягких пастельных тонах и девственно-белом цвете, несмотря на то что сама являлась полной противоположностью. Годы занятий балетом означали, что она знала конкретную песню и танец, который танцевала бы с нашим папочкой; и выглядела бы при этом невероятно.