– Я и не подозревал, что ты окончательно смирилась с ролью пешки в шахматном поединке между двумя мужчинами.

Щеки горят от унижения, но я не обращаю внимания. Он пытается спровоцировать меня, но я не поддамся.

– Пешка в вашей с ним игре или пешка в руках матери – все едино. – Я широко улыбаюсь, наслаждаясь тем, как он вздрагивает, словно от удара. – Пойми, я не могу вернуться.

– Здесь я тебя не оставлю.

Нет причин, по которым его ответ мог бы отозваться болью. Я не знаю этого мужчину и не желаю, чтобы меня где-то оставляли. Но все же раздражает, что он так легко от меня отмахнулся. Сохраняю улыбку на лице и прежний бодрый тон.

– Не навсегда, конечно. Я должна кое-где оказаться через три месяца, но пока мне не исполнится двадцать пять, не могу получить доступ к трастовому фонду, чтобы туда добраться.

– Тебе двадцать четыре. – Вид у него становится еще более угрюмым, будто мой возраст – личное оскорбление для него.

– Да, арифметика проста. – Сбавь тон, Персефона. Тебе нужна его помощь. Перестань язвить. Но, похоже, я ничего не могу с собой поделать. Обычно у меня лучше получается заставлять людей чувствовать себя непринужденно, и тогда они практически готовы делать то, что я хочу. Но Аид вызывает у меня желание вонзить в него мои шпильки и держать, пока он не начнет корчиться.

Аид поворачивается, чтобы посмотреть в окно, и только тогда я замечаю, что он поставил пристенный столик ровно туда, где я его взяла. Выдающаяся дотошность. Ни капли не вяжется с образом призрака Олимпа. Тот бы выбил дверь ногой и за волосы вытащил меня из комнаты. Он был бы только рад принять мое предложение вместо того, чтобы сверлить взглядом открытую дверь ванной, будто я оставила в ней свой разум.

Когда он вновь сердито смотрит на меня, мое безмятежное, радостное выражение лица уже снова на месте.

– Ты хочешь остаться здесь на три месяца.

– Хочу. Мой день рождения шестнадцатого апреля. На следующий же день я перестану тебя беспокоить. Как и всех остальных.

– Что это значит?

– Как только я получу доступ к трастовому фонду, то подкуплю кое-кого, чтобы он вызволил меня из Олимпа. Детали неважны: важно то, что я сбегу.

Он прищуривает глаза.

– Покинуть этот город не так уж просто.

– Как и перейти через реку Стикс, но вчера ночью мне это удалось.

Наконец, его взгляд смягчается и он просто изучает меня.

– Ты обрисовываешь какую-то слабую месть. С какой стати меня должно заботить, что ты будешь делать? Сама сказала, что не вернешься к Зевсу и матери, и именно я забрал тебя у него. Для меня нет никакой разницы, оставлю я тебя здесь или нет, уйдешь ты сейчас или через три месяца.

Он прав, и меня удручает его правота. Зевс уже знает, что я здесь, а значит, Аид поставил меня в тупик. Я осторожно встаю, стараясь не вздрогнуть от ноющей боли в ногах. Судя по его прищуренным глазам, он это замечает и явно недоволен. Неважно, каким бесчувственным он пытается казаться. Если бы он и вправду был таким, то не стал бы перевязывать мне ноги, не стал бы кутать в одеяла, чтобы я согрелась. Он бы не стал сейчас бороться с желанием толкнуть меня обратно на кровать, чтобы я не причиняла себе боль.

Сцепляю руки в замок, чтобы не успокоиться.

– А что, если ты, так сказать, подольешь масла в огонь?

Он внимательно наблюдает за мной, и меня посещает жуткая мысль, что именно так наверняка чувствует себя лиса перед тем, как на нее спускают собак. Погонится ли он за мной, если побегу? Я не могу быть в этом уверена, а потому сердце в груди начинает биться быстрее.

В конце концов, Аид произносит:

– Я слушаю.

– Оставь меня у себя до конца зимы. Со всем, что из этого следует.

– Персефона, говори прямо. Объясни, что ты предлагаешь в подробностях.

Мое лицо, по всей видимости, стало пунцового цвета, но я не даю улыбке дрогнуть.

– Если он подумает, что я предпочла ему тебя, это сведет его с ума. – Аид выжидает, и я с трудом сглатываю. – Ты живешь в нижнем городе, но хорошо знаешь, как все устроено по ту сторону реки. Моя мнимая ценность напрямую связана с моим имиджем. Помимо всего прочего, ты неспроста никогда не видел, чтобы я прилюдно с кем-то встречалась с тех пор, как моя мать стала Деметрой. – Оглядываясь назад, я жалею, что позволила матери вмешаться в этот вопрос. Думала, что лучше не нагнетать обстановку, пока она создавала репутацию мне и моим сестрам. Я даже не догадывалась, что она потом воспользуется этой репутацией, чтобы продать меня Зевсу. – Зевс печально известен тем, что не желает того, что считает испорченным товаром. – Я делаю глубокий вдох. – Так… испорть меня.

Наконец, Аид улыбается. И, милостивые боги, в меня словно вонзается лазерный луч. Жар настолько сильный, что покалывает кончики пальцев на руках, а пальцы на ногах поджимаются. Я смотрю на него и тону в глубине этих темных глаз. А потом он мотает головой, гася волну непривычного ощущения в моем теле.

– Нет.

– Что значит нет?

– Я знаю, что ты в своей роскошной жизни, скорее всего, нечасто слышала это слово, так что повторю по слогам. Нет. No. Nein. Non. Исключено.

Во мне вскипает раздражение. У меня родился отличный план, тем более что времени, чтобы его продумать, было мало.

– Почему нет?

На миг мне кажется, что он не станет отвечать. Но затем Аид качает головой.

– Зевс не глуп.

– Полагаю, это справедливое предположение. – Невозможно заполучить и удержать власть над Олимпом, не обладая соответствующим интеллектом, даже если статус переходит по наследству. – К чему ты ведешь?

– Даже если не брать в расчет Гермес, у него есть шпионы на моей территории, в точности как и у меня – на его территории. Его не одурачишь никаким поверхностным фарсом. Хватит и одного доклада, чтобы доказать этот обман, что в корне противоречит цели нашего обмана.

Если он прав, то мой план не сработает. Какое разочарование. Настал мой черед скрестить руки на груди, хотя метать сердитые взгляды я отказываюсь из принципа.

– Значит, пусть все будет по-настоящему.

Аид медленно моргает, и это служит мне особой наградой.

– Ты с ума сошла.

– Это вряд ли. Я женщина, у которой есть план. Учись и приспосабливайся, Аид. – Мой беззаботный голос никак не сочетается с бешеным сердцебиением, от которого слегка кружится голова. Не могу поверить, что предлагаю это; не могу поверить, что способна на такую импульсивность, но слова льются из меня ручьем. – Ты довольно-таки привлекателен, несмотря на угрюмость. Даже если я не в твоем вкусе, уверена, ты сможешь закрыть глаза и подумать об Англии, или о чем еще думает призрак, когда предается плотским утехам.

– Плотским утехам. – Сомневаюсь, что он сделал хоть один вдох за прошедшую минуту. – Персефона, ты девственница?

Я морщу нос.

– Вообще-то, это не твое дело. Почему ты спрашиваешь?

– Потому что только девственница назвала бы секс «плотскими утехами».

Ах, так вот что его останавливает. Мне не стоит с таким удовольствием подшучивать над этим мужчиной, но что бы я ему ни говорила, я правда не думаю, что он причинит мне вред. У меня не возникает желания лезть из кожи вон каждый раз, когда мы с ним оказываемся в одной комнате, а значит, он уже гораздо лучше Зевса и нескольких других людей, которые часто мелькают в его окружении. Более того, пусть он рычит и пытается задеть меня словами, но все равно то и дело украдкой поглядывает на мои ноги, будто ему самому больно оттого, что я на них стою. Аид нервирует, но точно не причинит мне вреда, раз его так сильно заботит мой нынешний уровень комфорта.

Я бросаю на него слегка жалостливый взгляд.

– Аид, даже при том смехотворно большом значении, которое в верхнем городе придают девственности, существует множество занятий и без проникновения в вагину, которые можно назвать «плотскими». Я-то думала, ты уже об этом знаешь.

У него подрагивают губы, но ему удается сдержать улыбку. И вот он снова смотрит на меня сердито.