Инженер отъехал на пять километров ровно на север вдоль реки, остановился. Вот тут уже было совсем тихо, ничего в небе не жужжит, а солнце уже валится за реку, к линии горизонта. Вокруг никого, до заката и вечерних зарядов час, не больше. Нужно торопиться. Он наклоняется и снимает с мотоцикла передатчик. Дальше таскать его с собой Горохов не хочет. Находит приметный камень, кладёт передатчик рядом, надеясь, что он ещё работает. Больше всего инженер хочет знать, кто прилепил ему «жучок» и кто гоняет за ним коптер. А ещё хочет знать, что их всех интересует. Разведанное им место или охотятся на него лично? Может быть, завтра он это узнает. Горохов заводит мотор и, уже торопясь и не жалея топлива, гонит мотоцикл на северо-восток.

Он успел проехать три четверти пути, прежде чем ему пришлось включить фару. Самара встречала его, стоя на камне над палаткой. Одета, ружьё в руках. Она спустилась с валуна, когда он заглушил мотоцикл. Около палатки лежала голова сколопендры и дрофа. Горохов посмотрел, слегка пнул сапогом клыкастую голову многоножки:

– Крупная.

– Их тут ещё много, – заверила его женщина. И спросила сразу. – Ну, ты решил? Уезжать мне или остаться с тобой?

Он достал из багажника коробку с патронами, протянул ей:

– Куда вы поедете? Ночь уже, ветер вот-вот поднимется.

Она сразу схватилась за коробку, конечно, знала, что в ней, но всё равно распечатала. Ему показалось, что Самара улыбается. А он пошёл в палатку. Она пошла за ним, говоря на ходу:

– Хорошие патроны, заводские, у таких осечек не бывает.

Вообще-то осечки случались даже у армейских патронов, но об этом он сейчас говорить не хотел. Инженер вошёл в палатку, там было чуть прохладнее, чем на улице, горела лампа, пахло едой, толстая подошва сапог проваливалась в мягкий войлок на полу.

– Раздевайся, – говорит она, входя за ним следом и оставляя на входе оружие, – я проверила дом, пауков, клещей нет, блох пожгла – можешь ложиться спокойно.

Женщина сама начинает быстро раздеваться. Он скидывает пыльник и фуражку, на неё не смотрит, садится на войлок, устало стягивает сапоги, а сам спрашивает:

– Там еда ещё осталась?

– Конечно, – отвечает Самара быстро. – Много еды, я ещё привезла.

Пока он снимал сапоги, она наливала ему воду. Горохов поднял глаза… А женщина была уже без одежды, даже рубахи прозрачной не оставила на себе. Не то чтобы это его смутило… Скорее, чуть растерялся… Не ожидал, что она разденется так сразу, впрочем, в степи всё на этот счёт просто: если оставил женщину в своём доме, то твой дом становится её домом, а ты её мужчиной, во всяком случае до утра. Горохов смотрит, как женщина приносит блюдо с едой, ставит перед ним пиалу с водой. У неё не самая красивая грудь из тех, что он видел, но больше придраться не к чему, жира на её теле немного, тем не менее, и ноги, и бёдра, и зад, и плечи – всё ладное. А её смуглая, гладкая кожа вызывает желание прикоснуться, провести по ней рукой, ощутить её эластичность. Она ещё и косу свою распустила, и с распущенными волосами ей лучше. Женщина поднимает на него глаза, ни капли стеснения в её взгляде он не видит, она, даже, кажется, гордится своею статью, и ещё заглядывает ему в глаза: ну, как я тебе? Но инженер ничего ей не говорит, отводит глаза – нечего её тешить, сразу видно, она и так высокого о себе мнения, сто процентов, что считает себя неотразимой. Он начинает есть, а вечерний заряд начинает трепать и дёргать палатку. Там, на улице, сейчас не очень весело. Пыль и песок столбом. А тут светло, чисто, уютно. Инженер про себя думает: одному в палатке было бы уныло. Это хорошо, что она приехала. Он искоса поглядывает на неё, она как раз повернулась к нему спиной.

В лампе уже начал садиться аккумулятор. Самары в палатке нет. Но она рядом, за плотной тканью стены палатки, кажется, что-то напевает. Да, точно, поёт – значит, довольна. Инженер смотрит на часы. Четыре, до рассвета чуть меньше часа, нужно вставать. Он садится, потягивается. И тут же полог палатки откидывается, внутрь заглядывает она:

– Ой, Сергей, ты уже проснулся? – спрашивает ласково.

Теперь для неё он Сергей. Вчера ночью она спросила наконец у него его имя, а до этого называла только инженером. А он начал называть её на «ты». Казачка за шею держит крупную и длинноногую уже ощипанную дрофу. Настроение у неё, судя по всему, хорошее. Горохов встаёт:

– Да, пора вставать. Поможешь мне сегодня? Побить сколопендр нужно, возможно к вечеру придёт баржа с буровой.

– Ладно, – сразу соглашается Самара, – сейчас позавтракаем да пойдём по первому солнцу, только чай холодный, а еду вчерашнюю доедим, там осталось немного.

Он соглашается.

С первыми лучами солнца они выезжают. Поехали на мотоцикле Горохова. Она сидела сзади, держала ружьё, уперев его себе прикладом в бедро, левую руку положила ему на плечо. Ехали медленно, не проехали и километра, как она воскликнула:

– След!

Указала рукой вправо. Да, молодец, увидала след сколопендры раньше него. Он заглушил мотор. Они слезли и пошли по следу и дошли до большого бархана.

– Тут, – говорит инженер, оглядывая бархан, в его голосе слышится не столько утверждение, сколько вопрос.

– Угу, – она кивает. Сама уже могла бы выстрелить, но не стреляет, даёт ему разобраться.

Он поднимает обрез, указывая оружием на песок:

– Под самым гребнем?

Самара опять кивает: да, именно там.

И только тогда инженер стреляет. Фонтан песка, и сразу за ним огромная голова многоножки вырывается из бархана. Он попал, и тут же в сколопендру стреляет казачка, и она попадает, картечь рвёт монстру кожу. Но эта сколопендра огромна, шестнадцатого калибра ей мало. Горохов таких никогда не видел. Ширина её белёсого тела сантиметров тридцать! Она вырывается из песка всем своим трёхметровым телом. Он ещё раз стреляет и снова попадает, на сей раз многоножке хватает. Многоножка заваливается на бок, а её ноги на передней части тела скребут и скребут песок. Самара тоже стреляет, хотя этот выстрел, судя по всему, уже лишний. Он взглянул на неё и видит, что казачка недовольна, а она, поймав его взгляд, поясняет с укоризной и даже с раздражением:

– Ты мне простых патронов купил, а я «магнумом» пользуюсь, будь в ружье «магнум», я её первым выстрелом добила бы.

Вчера вечером она о патронах ничего ему не сказала. Вчера они её устраивали. А ночью так вообще была такой ласковой, он и поверить не мог, что это она, а тут вон как сразу… Всё-таки тяжёлый у неё характер.

– Мы здесь не на соревнованиях, – спокойно отвечает Горохов и, на ходу заряжая обрез, идёт к мотоциклу.

Следующую сколопендру они нашли только через два часа. За это время успели объехать большой кусок территории и подстрелить ещё одну дрофу.

Вторая многоножка была небольшой. На неё они потратили по одному патрону. И прежде, чем Самара уселась за ним на мотоцикл, она спросила:

– Сергей, ты гекконов ешь?

– Ем, – отвечает он, – а почему ты спрашиваешь?

– Я слыхала, что городские их не едят.

– Я не городской.

– Тогда поехали к тем камням, вон, видишь? – казачка указывает на группу невысоких камней. – Как раз место для гекконов удобное. Возьмём пару десятков, вечером нажарю. Я их вкусно делаю.

Инженер направляет к камням мотоцикл.

Он, опершись на седло мотоцикла, закурил, поглядывая по сторонам, а она, закинув дробовик за спину, полезла на камни ловить ящериц. Горохов взглянул на неё: ловкая, такая наловит ужин быстро. Но она почти сразу спустилась с камней, показала ему голову крупного геккона и сказала:

– Нет тут их, кто-то собрал до нас.

– И кто же это? Может, ваши? – спросил он, а сам смотрел на голову ящерицы. Голова с частью туловища была ровно отрублена.

– Может, и наши, – отвечала Самара, – но что-то моторов я утром не слыхала.

И Горохов никаких моторов не слыхал, это показалось ему странным, и он на всякий случай уточнил, обводя рукой местность:

– Но это всё ваши угодья?