В приемной больницы Университета Индианы я нахожу Радовича, бродящего туда и обратно по коридору с опухшими глазами.
Я беру его за плечи.
— Где Джимми?
Он подносит руку ко рту и закрывает глаза. Я вижу, как к его губам подкрадывается рыдание.
— Пожалуйста, не говорите мне, что он умер, — произношу я, чувствуя себя такой потерянной. Разбитой и пустой.
Радович яростно трясет головой и указывает на коридор, все еще не произнеся ни слова. На посту медсестер я вижу девушку в фиолетовой униформе с планшетом.
— Я ищу Джеймса Фалькони.
Медсестра пристально смотрит на меня.
— Милая. Его ищешь ты и половина Америки.
— Нет, я серьезно, мне нужно его увидеть, — говорю я, хватая ее за руку.
Она прищуривается, и ее фальшивые ресницы трепещут.
— Ты член семьи?
Ненавижу врать. Но иногда просто необходимо немного притвориться.
— Я его невеста, — я срываю перчатку и показываю ей своё кладдахское кольцо1. — Мы ирландцы.
Медсестра явно слишком устала, чтобы спорить, или обратить внимание на кольцо, или спросить, почему оно на правой руке. Вместо этого она говорит:
— Хорошо, тогда иди за мной.
Она ведет меня по длинному коридору через сестринский пост. Я вижу на экранах рентгеновские снимки раздробленных костей. Магнитно-резонансную томографию. Откуда-то доносится звук работающего респиратора.
— Что с ним случилось? — спрашиваю я медсестру. Она смотрит на меня через плечо, и ее длинные темные косы со свистом падают на спину.
— Сотрясение мозга. Он без сознания.
— Он что, парализован? — говорю я, отступая в сторону, чтобы пропустить бригаду врачей, несущихся мимо с кем-то на каталке.
— Ещё слишком рано о чём-либо говорить, — Она открывает дверь в палату Джимми, — пока он не очнётся.
***
Врачи надели на Джимми эту штуковину, которая фиксирует шею. Я хватаюсь за холодные металлические прутья, окружающие его кровать, и заставляю себя, буквально заставляю, сохранять спокойствие.
— Джимми, — шепчу я.
Его лицо неподвижно и спокойно, на щеках жирная краска, а нос обветрен, от чего немного красный. Я подхожу ближе и беру неподвижную руку Джимми в свою.
— Милый, я здесь.
Но в ответ слышу только мрачный и душераздирающий писк приборов. Я перевожу взгляд с экрана на экран, чтобы получить представление о его жизненных показателях. Вроде бы все нормально. Сердцебиение сильное, пульс нормальный. Но его здесь нет. Его нет со мной.
Когда медсестра уходит, я хватаю его карту и листаю ее, пытаясь понять, в чём же дело. Но, как она и сказала, еще слишком рано делать какие-либо выводы. Поэтому я кладу карту обратно и подхожу к нему.
Смочив большой палец во рту, я пытаюсь стереть жирную краску с лица Джимми, но это только усугубляет ситуацию — краска сильнее размазывается по его лицу и моей руке, делая мой палец черным и скользким. Я достаю из сумочки тюбик лосьона для рук и немного промокаю салфетку. Мягкими, осторожными движениями я стираю всю черноту из-под его глаз.
— Я думаю, тебе действительно пора просыпаться, — говорю я Джимми после нескольких минут молчания, пока приборы вокруг пищат не переставая, а в моей голове прокручиваются наиболее худшие сценарии будущего. Что будет с Энни? У неё есть другая семья? Это не имеет значения. Конечно, я возьму ее к себе. У нас все получится.
Но у меня начинают подступать слезы, потому что в глубине души я понимаю, я не смогу справиться с этим без Джимми.
Я слышу приближающиеся шаги, оборачиваюсь и вижу Вальдеса, заполняющего дверной проем. Он озабоченно смотрит на меня, потом на Джимми.
— В чём дело? — спрашивает он.
— Не знаю, — шепчу я и крепко сжимаю руку Джимми в своих ладонях.
Вальдес входит в комнату, осторожно ставя одну массивную ногу перед другой, словно стараясь вести себя как можно тише. Он кладет на пол спортивную сумку с надписью «Фалькони».
— Это его вещи. Я не знал, что еще... — говорит Вальдес, переводя охваченный грустью взгляд с меня на Джимми.
— Все в порядке, — шепчу я, протягивая ему руку. — Все в порядке. С ним все будет хорошо.
— Ты этого не знаешь, — слезы катятся из его больших, глубоко посаженных глаз. Его рука в моей шершавая и холодная, совсем не такая, как у Джимми.
Джимми дышит мрачно и ровно. Я подношу костяшки его пальцев к своим губам и всего на несколько секунд поддаюсь полному, глубокому, душераздирающему ужасу, прежде чем снова заставляю себя успокоиться.
Вальдес отпускает мою руку и поворачивается, чтобы уйти. За дверью его встречает Радович. Я смотрю, как они безмолвно сближаются, обнимая друг друга так крепко, что у Радовича трещит рубашка. Справа, скрестив руки на груди и стиснув зубы, за мной встревоженно наблюдает Кертис.
Ногой я подтягиваю сумку поближе, беру ее за ручки и кладу на колени. Я понимаю, что не должна шпионить, но не знаю, что еще делать. Если я чем-нибудь не займу свой ум, то развалюсь на куски. И я достаточно много знаю о серьезных травмах головы, чтобы рассчитывать, что Джимми слышит и понимает меня. Он не спит. Он где-то там, внутри.
Я держу его руку в своей, а другой медленно расстегиваю молнию на сумке. Внутри — одна из книг, которые я купила для него в «Барнс энд Нобл», «Сознание чемпиона».
Оглядевшись вокруг, я понимаю, что это лучший способ занять себя на какое-то время, если, конечно, я не собираюсь читать ему «Лучшие дома и сады». Если я просто начну болтать, то знаю, что потеряю его. А я не позволю этому случиться. Так что все должно быть именно так.
— Ладно, давай посмотрим, — говорю я, открывая книгу.
Первое, что я вижу, — это диаграммы. Тантрические диаграммы.
— Что?
Я заглядываю под мягкую обложку и вижу «Тантру для влюбленных».
— Ах, ты, — шепчу я, невольно улыбаясь.
Оглянувшись через плечо, чтобы убедиться, что горизонт чист, я перелистываю страницы до той, которую Джимми отметил загнутым углом и маленькой аккуратной линией рядом с одним из абзацев.
«Если и существует такая вещь, как истинная любовь, то доверьтесь себе, чтобы узнать ее. Не сомневайтесь в ней, когда почувствуете её в своем сердце, не сомневайтесь, что нашли того, кто может исцелить вас, смеяться вместе с вами и учить вас. В первую очередь всегда верьте в то, что вы чувствуете. Пусть свет глаз вашего возлюбленного приведет вас домой».
Я вытираю слезы, и тут что-то еще в сумке Джимми привлекает мое внимание. Красная бархатная коробочка для колец.
Кончиком пальца я провожу по крышке, затем по шву, где сходятся две половинки, и по тончайшим латунным петлям, которые удерживают все это вместе.
Я опускаю голову на холодный край кровати.
— Пожалуйста, пожалуйста, очнись, Джимми. Прошу. Вчера вечером я тебе этого не сказала, но я думала, что беременна.
Я шмыгаю носом над своими коленями и вижу, как мои слезы капают на джинсы. Затем беру коробочку с кольцом и снова прикасаюсь кончиками пальцев к мягкому и тонкому бархату. Я кладу её на бедро и позволяю его сумке соскользнуть на пол.
— Я даже сделала тест. Я никогда раньше не делала тесты на беременность.
Я снова начинаю плакать, потому что я, конечно, сильная, но не на столько. Мой голос становится писклявым и начинает звучать выше, нос закладывает, а слезы капают на коробку.
— Прости, что я тебе не сказала. Мне так жаль, что я не позвонила…
И вдруг я чувствую, как кто-то сжимает мою руку. Поначалу так слабо, что кажется, будто мне это померещилось. В моей голове мелькает мысль, что это не может быть реальным. Но постепенно хватка становится все тверже и тверже. У меня перехватывает дыхание, я поднимаю голову и пристально смотрю на Джимми.
— Ты меня слышишь? — шепчу я. — Джимми. Ты меня слышишь?
Его губы растягиваются в красивой, чисто американской улыбке.
— Не извиняйся, — хрипло говорит он, открывая один глаз.
