Я слышу шорох на диване и вижу, как Энни садится. Ее волосы растрепаны на макушке, и она сжимает одеяло в своих маленьких пальчиках, оглядываясь вокруг.

— Папочка?

Микроволновка звенит, и я открываю ее.

— Его сегодня здесь нет, Джеллибин.

Энни выглядит смущенной, но потом постепенно воспоминания возвращаются к ней. Я присаживаюсь перед малышкой на корточки, мои колени хрустят, и я стираю немного слюны с уголка ее рта.

— Ты останешься здесь. Со мной.

Она морщит лоб.

— А где Мэри?

Иисус Христос. Я не могу с этим справиться. Мой нос щиплет от навернувшихся слез. Я не буду плакать перед Энни. Я не растаю. Я качаю головой, и малышка хмурится так сильно, что у нее выпячивается нижняя губа.

Боль внутри меня подобна кровавой ране. Я знаю Мэри недостаточно долго, чтобы понять, как ее вернуть, но достаточно, чтобы уверенным в этой женщине больше, чем в чем-либо еще в своей жизни. Я беру крошечную ручку Энни в свою и вижу, как она изучает мой нахмуренный лоб.

— Почему ты грустишь, дядя Джимми?

Грустный. Черт возьми, да. Я печальный. Убитый горем в День благодарения. Я смотрю в ее серо-голубые глаза и заставляю себя солгать Энни для ее же блага в самый первый раз.

— Я в порядке, Джеллибин. Давай принесем тебе что-нибудь поесть.

Я поднимаю ее на руки, и она цепляется за мою шею, прижимаясь лицом к моей щеке. Одной свободной рукой я раскладываю ее наггетсы в форме динозавров на тарелке.

— Ты хочешь кетчуп?

Она откидывается назад и смотрит на тарелку, затем качает головой.

— Они милые.

— Да, милые, — шепчу я.

Конечно.

Глава 51

Мэри

После ужина родители Бриджит засыпают рядом на диване: ее мама свернулась аккуратным клубком под старомодным лоскутным одеялом, а папа растянулся с широко открытым ртом, положив ноги на пуфик, отделанный золотыми кисточками. Бриджит и я вместе убираемся на кухне, и я погружаюсь в ритм намыливания, полоскания и сушки тарелок из фарфора, таких тонких, что сквозь каёмки пробивается свет.

Фарфор убран, большие стеклянные бокалы сушатся вверх дном на кухонном полотенце рядом с раковиной, а мы с Бриджит наслаждаемся шумом волн на озере. Она спрашивает, люблю ли я Джимми, а я запихиваю в рот холодную булочку. Она спрашивает, что же я теперь буду делать, а я набиваю рот взбитыми сливками, чтобы не отвечать на этот вопрос. И мы пьем: водку с тоником, потом вино, а потом портвейн, который — вдобавок к «отверткам» — делает меня чуть более чем слегка навеселе, к тому моменту, когда мы добираемся до тыквенного пирога. Мы даже не утруждаем себя тарелками и просто копаемся в заварном креме тонким серебром, которое принадлежало ее бабушке Бриджит, — причудливыми маленькими вилками с заостренными зубцами.

И тут у меня звонит телефон. Снова.

— А он настойчив, — говорит мне Бриджит. — Нужно отдать ему должное.

Мой телефон танцует на кухонном столе, придвигаясь всё ближе и ближе к нетронутой миске с клюквенным соусом.

— Я оставлю тебя с этим наедине. — Бриджит берет пирог и шаркающей походкой выходит из кухни в одних носках. — Возьми трубку, Мэри. Выслушай его. Не будь трусихой.

Глубоко вздохнув, я беру трубку и отвечаю.

— О, черт, слава Богу, — говорит Джимми. — Сначала я подумал, что ты просто злишься. Потом я подумал, что с тобой что-то случилось. А затем я был уверен, что что-то произошло…

— Джимми.

Он резко останавливается.

— Мне чертовски жаль. Я не знаю, что на меня нашло.

Я крепко держусь за край стола, пока мир мягко вращается вокруг меня.

— Ты многого обо мне не знаешь. К примеру, что изначально я училась боксировать, чтобы защитить себя. Или что я не выношу криков. Ты столького не знаешь. Мы столького не знаем друг о друге. И все произошло слишком быстро, Джимми. Очень быстро. Я просто...

Я слышу через трубку, как скрипит дверь, и когда Джимми снова начинает говорить, его голос звучит странно и гулко. Он либо в ванной, либо в коридоре. Оба этих места уже до потолка заполнены воспоминаниями.

— Я полностью осознаю это.

Когда я открываю глаза, кухня начинает раскачиваться. Я беру вилку и рисую штрихи на клюквенном соусе.

— Осознаёшь?

— Конечно, черт возьми, я осознаю, — тихо говорит он. — Всё произошло очень стремительно, но Мэри... Я не хочу, чтобы с тобой было по-другому. Я хочу любить тебя так сильно, что дух захватывает.

— Ты серьёзно? — я вращаю вилку маленькими кругами. — Ты любишь меня?

— Да, черт возьми, и ты должна знать об этом. Ты должна знать, что я чертовски безумно люблю тебя. Как до луны и обратно. Я люблю тебя. Да.

Я так давно не слышала этих слов, что они звучат не по-настоящему. Джимми говорил что-то подобное в постели, что хочет, чтобы я позволила ему любить меня. Но не так серьезно, и не эти три слова. До этого момента — нет.

После минутного раздумья Джимми говорит:

— Знаешь, я ведь купил тебе кольцо.

Мое сердце так переполнено, что, кажется, будто мои ребра могут треснуть. Я быстро втягиваю воздух.

— Ты купил кольцо?

— Чёрт, да, я так и сделал. И оно здесь. Ждёт тебя. Когда ты будешь готова вернуться.

Я смотрю через большие панорамные окна на залитый лунным светом берег и прислушиваюсь к ветру.

— Ты же вернешься? Пожалуйста.

Я хочу любить тебя так сильно, что дух захватывает.

— Возвращайся назад. Приезжай домой, — говорит Джимми с дрожью в голосе.

Домой.

Джимми полностью выбил меня из колеи, и кажется, будто я плыву, не имея под собой почвы. Откровенно говоря, я даже не знаю какой сегодня день. Я потеряла счет всему, кроме него. Но я знаю, что не смогу просто так вернуться в его дом. Я слишком взволнована, слишком расстроена, слишком неуверенна в себе — не говоря уже о том, что пьяна. Слишком тяжело будет снова столкнуться с этим прямо сейчас. И в особенности потому, что теперь мы должны быть сильными ради Энни. И я ни за что не вернусь сегодня в эту квартиру, чтобы встретиться лицом к лицу с этой дырой в стене и с Джимми, а также с тем фактом, что я была полнейшей дурой, как только что осознала.

— Ты должен дать мне немного времени, Джимми. Всего день или два.

Он делает глубокий, медленный, спокойный вдох.

— Я дам тебе все, что ты захочешь. Все, что тебе необходимо, — его голос дрожит от слез. — Только не отказывайся от меня. Не сейчас.

Я тоже чувствую подступающие слезы. Я хочу быть с ним. Я уверена, что хочу быть с ним. Я знаю, что сбежала, как трусливый крольчонок. Оглядывая кухню, я замечаю календарь, приколотый к стене, и вижу наклейку в форме индейки, приклеенную к сегодняшнему дню.

— Джимми... — я касаюсь пальцем календаря. — Какой сегодня день?

— Четверг. День Благодарения.

— Нет, я имею в виду... Сегодня 28-е?

— Ну да.

Если минуту назад я думала, что мое сердце находится на самом дне, то теперь оно провалилось еще глубже. Если сегодня 28-е... Это значит... Я снова и снова смотрю в календарь, затем снимаю его со стены и смотрю на понедельник после Хэллоуина.

— Ты в порядке? Ты все еще здесь, Мэри?

— Ты уверен? — я пялюсь на птиц Великих озер, изображённых на календаре. Довольно угрожающего вида гагара смотрит на меня с фотографии, как бы говоря: О, да… Ты влипла.

— Да, я уверен. А что? Мы играем завтра с «Колтс» в Индианаполисе. 29-го. Так что сегодня определенно 28-е число.

Проведя пальцем по ноябрю, я считаю недели. Потом дни. Мои месячные задерживаются почти на неделю.

Я стою там, совершенно ошеломлённая, не знаю даже, как долго. Джимми говорит:

— Послушай. Я не хочу, чтобы ты приезжала завтра на игру. Со мной все в порядке и хочу, чтобы у тебя было все пространство, которое тебе необходимо.

— Джимми... — произношу я и замолкаю.

Что я собираюсь ему сказать? У меня задержка почти на неделю, что мне не характерно. Так что, ну, знаешь, нам нужно кое о чем поговорить. Или, возможно, просто вся эта буря эмоций и потрясений вызвала задержку, так что не волнуйся. Но, вполне вероятно, — держи это в глубине своего сознания, — я могу быть…