Из трубки раздается лай собаки.

— Замороженная птица?

— Как после криогенной заморозки. Я не уверен, что это нормально. Может, я случайно купил выставочный образец, вместо настоящей птицы?

Эдит смеется.

— Такого не бывает, дорогой, и ты позвонил в нужное место, — я слышу стук посуды и хихиканье детей на заднем плане. Ого. Видимо, Эдит у себя на кухне отвечает на звонки таких же несчастных, как я. — Когда к вам прибывают гости?

— В четыре, — говорю я ей. — И это действительно очень важно. — Я открываю коробочку с кольцом и кладу ее в миску для фруктов. Это кольцо идеально подойдёт Мэри. Просто чертовски идеально. Два карата в розовом золоте. Лучшее, что есть у Lord’s Jewellers. — Всё должно быть идеально, вплоть до последней детали. Я хочу сделать девушке предложение, Эдит. Я не могу поставить на стол замороженную индейку. Вы понимаете меня?

— Поздравляю! — я слышу звон кубиков льда на том конце провода.

— Спасибо! Вы должны помочь мне. Я не могу приготовить курицу вместо индейки на День благодарения. Думаю, это не очень-то по-американски.

Эдит, однако, крутая, и с уверенностью, которая могла бы вызвать ревность у чертова Джо Монтаны², откашливается и говорит:

— Милый, в этой жизни есть много причин для паники, но замороженная индейка? Это ерунда.

***

В 14:30 звенит домофон. Я замираю с полотенцем в руках. Это не может быть Мэри. Она, конечно, пунктуальна, но прийти на полтора часа раньше? Это слишком даже для неё. Птица даже нет в духовке. И я не знаю, как сказать ей, что мы не будем есть до девяти.

Вот так Джимми Фалькони готовится ко Дню благодарения.

Я просто надеюсь, после этого она все же останется со мной.

Готовка — это чертова беда, и я до сих пор не решил, как сделать Мэри предложение, поэтому коробка с кольцом всё ещё лежит в миске для фруктов. Я хватаю её и прячу в ящик для салфеток. Подойдя к двери, я разглаживаю рубашку и отряхиваю муку с живота. Нажав кнопку внутренней связи, я говорю: «С Днем благодарения, красавица», и нажимаю на знак «ДВЕРЬ».

Взглянув на себя в зеркало у туалета, я замечаю, что выгляжу… нервным. Отлично. Я нервничаю. Я проверяю, что рукава на рубашке закатаны на одинаковую высоту с обеих сторон, и поправляю фартук. А потом я пытаюсь, черт возьми, успокоиться.

Мое сердце колотится в ушах. Сегодня все поменяется. Все начнётся прямо здесь.

Лифт с грохотом поднимается, жужжит и грохочет и, наконец, звенит, когда достигает моего этажа. Я слышу стук открывающейся двери.

Я расправляю плечи и жажду увидеть Мэри в конце коридора. И в начале нашей совместной жизни. Может, я сделаю ей предложение, когда мы сядем поесть. Или, может быть, когда перейдем к сыру и крекерам. Господи, может мне стоит просто прямо сейчас взять кольцо и встать на колено в дверном проеме.

Но прежде чем я успеваю придумать еще что-то более глупое, я вижу, что ко мне приближается не Мэри. Или Фрэнки. Или даже Майкл.

Это Энни в одиночестве шагает по коридору в своих розовых ботинках, держа в руках лилового жирафа. Её варежки свисают на шнурках из рукавов пальто, одна из них свисает намного ниже другой и почти волочится по полу.

Что ж, неудивительно, Майкл всегда заявляется без предупреждения.

— Привет, Мармеладка, — говорю я и опускаюсь на ее уровень, протягивая руку. Я жду, когда Майкл покажется в конце коридора, но вместо шума его шагов я слышу грохот захлопнувшейся двери лифта.

— Энни? Что происходит?

Но Энни не бежит ко мне и даже не улыбается. Она медленно идет по коридору, оставляя за собой грязный снежный след от ботинок. И только когда она почти вплотную подходит ко мне, то смотрит мне в глаза.

— Что случилось? — я беру ее на руки.

Малышка вытирает нос рукавом, её губы морщатся, а затем начинают дрожать. И слезы начинают течь по её щекам.

***

Я сажаю Энни на диван, закутав в одеяло, которое сшила моя мама перед своей смертью, и включаю марафон «Как это сделано» в честь Дня благодарения. Наконец, девочка начала улыбаться, наблюдая, как по конвейерной ленте катятся тысячи свежих ягод черники.

Мне с трудом удалось вытянуть из Энни историю о том, что случилось. Сначала она так сильно плакала, что вообще не могла говорить. Но потом она смогла рассказывать мне кусочек за кусочком. Сквозь рыдания я смог разобрать слова «драка» и «деньги». Я подумал, что, может быть, с Майклом что-то случилось, и Энни каким-то образом самостоятельно нашла дорогу сюда. Возможно, он попал в тюрьму из-за вождения в пьяном виде, и женщине, которая проводила время с ним в эти дни, хватило ума привести Энни ко мне. Но я сразу отмел эту мысль. И, наконец, Энни сказала: «Папа ушел».

Чертов гребаный бездельник.

Сдерживая гнев, я встаю и беру мандарин для Энни из вазы с фруктами. Она их очень любит, поэтому я их всегда покупаю. Я сердито вожу пальцем по мягкой и рыхлой кожуре. Сосредотачиваюсь на этой проклятой кожуре, я срываю ее, пытаясь дать выход своей ярости. Затем я снова успокаиваюсь и протягиваю Энни дольку. Я присаживаюсь на корточки перед диваном и проверяю, чтобы она вся была закутана в одеяло.

— Он сказал, когда вернется?

Малышка печально смотрит на меня и качает головой.

— Он только что бросил тебя? На улице?

Она медленно моргает.

— Он нажал на кнопку звонка.

Ярость настолько сильна, что я раздавливаю мандарин, и сок стекает с моего кулака. Когда мои руки попадет этот гребаный кусок дерьма...

Затем я замечаю, что Энни смотрит на меня. Если я разозлюсь, она совсем расклеится. Она похожа на крошечный эмоциональный барометр. Итак, как можно более спокойно я вытираю мандариновый сок со штанов, беру телефон с кофейного столика и отправляю Майклу текстовое сообщение.

Где ты, черт возьми?

Нет ответа. Ничего.

Она в безопасности, к твоему сведенью.

Ты говнюк.

По-прежнему ничего. Энни немного улыбается, и ее заплаканные щеки светлеют, когда в «Как это сделано» начинают показывать процесс изготовления теннисных мячей. От одного взгляда на нее у меня распирает сердце, оно наполняется такой любовью, что кружится голова. Она заслуживает гораздо большего, чем получила. Намного лучшего, чем есть у нее. Кого-то лучшего, чем Майкл в качестве отца. Дело в том, что мне плевать на своего брата. Не хотелось бы, конечно, чтобы он утонул, скажем, в озере Мичиган. Это было бы ужасно для Энни. Но прямо сейчас мне, честно говоря, плевать, где он и в порядке ли. Я просто хочу знать, что стало с Энни, и что мне делать дальше.

Ответь мне или я подам заявление о пропаже.

Ожидание 24 часа? Это фигня.

Они найдут твою задницу где угодно.

Внезапно все мои предыдущие сообщения отображаются как ПРОЧИТАННЫЕ, и я вижу, что Майкл печатает ответ. Во мне вспыхивает такая чертовски сильная ярость, что я не могу ни видеть, ни слышать, ни думать. Он жив. Он может печатать на своем гребаном телефоне. А это значит, что он специально бросил Энни.

Забери ее.

Я не могу о ней заботиться.

Ты, чёрт возьми, выиграл.

Ты не можешь этого сделать, Майкл.

Это уничтожит ее.

Это уже произошло.

С Богом, ублюдок.

Позаботься о ней.

Я знаю, что ты сможешь.

Я смотрю на сообщения. Не понимаю, как он может быть таким жестоким, ужасным и подлым. Но Майкл уже родился таким. За этого малыша наш священник молился чуть усерднее, чем за всех остальных. Что и не удивительно.