Они вернулись к осмотру.

– На теле нет следов укусов, – сказала Тереза.

– Да, я тоже обратил на это внимание.

– Когда нападает садист, – пояснила комиссар для Марини, – на теле часто остаются отметины зубов. Убийца полностью теряет контроль и упивается своей жестокостью. Но не в нашем случае. На теле ни царапины. Его интересовало исключительно зрение, остальное он не тронул.

– Полагаю, даже это тебя не убедило? – предположил Парри.

Тереза кивнула.

– Я не вижу его. Со мной такое впервые. Я не понимаю, с кем имею дело.

– Возможно, это и неплохо, – вмешался Марини. – Я про отсутствие скоропалительных выводов. Судить о типаже убийцы слишком преждевременно.

Тереза посмотрела на него с тем же выражением, что и утром, когда он прибыл на место преступления, – вызывающе и недовольно. Она просто не могла поверить, насколько наивным может быть человек.

– Ты не понял, о чем я, – ответила она.

– Да нет, понял.

Она покачала головой.

– Инспектор, это был не вопрос.

– Профиль? – вмешался Парри в словесную перепалку.

Тереза была в нерешительности.

– Давай! – подбодрил ее медик. – Это написано у тебя на лице!

– У нас единичный случай, Антонио. Профиль, как ты знаешь, используют для других целей…

– Но ведь тебя это беспокоит, верно? Налицо ритуальность, ты это подметила. А ритуальность порождает серию – так и появляются серийные убийцы.

Тереза покусывала дужку очков. Она устала, проголодалась и заметно нервничала. Парри давно ее знал и читал ее мысли как открытую книгу.

– Ему от двадцати пяти до тридцати, – наконец проговорила она. – Живет один. Худощав и при этом чрезвычайно силен – убитый был далеко не слабак. Относится к дезорганизованному типу, но только отчасти. Пользуется не только силой, но и мозгами. Умен, однако мне кажется, в жизни многого не добился из-за проблем с психикой: вполне вероятно, в школе учился плохо и теперь работает где придется. Интроверт. Думаю, он никогда не жил с женщиной. Возможно, страдает от сексуальных расстройств.

Марини выдохнул. Неосознанное действие, выдающее недоумение, отметила про себя Тереза.

– Ты с чем-то не согласен и хочешь это обсудить? – поинтересовалась она.

Тот лишь удивленно развел руками.

– Вы полагаете, я пришел сюда просто так? Естественно, я хочу обсудить, высказать свое мнение, поспорить, наконец! Но обсудить конкретные факты, а не…

Тереза улыбнулась: с подобной реакцией она сталкивалась не впервые.

– Ты прав, – согласилась она. – Смерть – вполне конкретная вещь, не находишь? Чувствуешь запашок?

Глаза инспектора загорелись: видимо, он устал от ее нападок.

– Чувствую. А вы? – ответил он вызывающе.

Парри открыл было рот, чтобы вмешаться, но Тереза остановила его взглядом. Ее не заботило нарушение дисциплины. Как знать, вдруг у молодого инспектора, кроме костюма с иголочки и недовольного личика, имеется еще и характер?

– На чем основываются мои выводы? – проговорила она, приблизившись. – На опыте. И на статистике. И на сотнях профилей тех, кто убивает таким же способом. Особым способом. Никакой мистики. Я не гадаю, а изучаю. И тебе советую.

Ночной воздух был колюч и свеж. Тереза старалась дышать полной грудью, чтобы прогнать навалившуюся печаль. Подобное ощущение охватывало ее всякий раз, когда она выходила из Института судебной медицины, и ничуть не притуплялось ни с годами, ни с количеством вскрытий, на которых ей довелось присутствовать. Это походило на кратковременную остановку дыхания.

Она заспешила к машине, за ней след в след шел Марини. Инспектор был зол, на его месте Тереза ощущала бы то же самое. Именно этого она и добивалась: немного праведного гнева и злости. Всего того, что дает энергию и силы.

Инспектор нагнал ее.

– Что я вам сделал? – спросил он.

Тереза сделала вид, что не понимает.

– За что вы меня ненавидите? За то, что опоздал? Даже если так, разве я заслужил, чтобы меня унижали?

Тереза рассмеялась.

– Ненавижу? С чего ты взял? А по поводу унижений… Сам виноват. Тебя никто не тянул за язык.

– Ну вот опять! Это же очевидно, что вы на меня злитесь, – настаивал он.

Замедлив шаг, Тереза остановилась. Подняла голову и взглянула на обеспокоенное лицо инспектора.

– Очевидно здесь только то, что ты совершенно некомпетентен, – произнесла она. – Я не права? Так убеди меня в обратном! Жду твой отчет о сегодняшних событиях. И поторопись, времени у тебя в обрез.

Настал час полуночных хищников, выбирающихся из потайных нор и гнезд, спрятанных на самых высоких ветках. Приглушив запахи леса, снег лишил их возможности полагаться на нюх, предложив взамен звуки: чуткое ухо различало шорох грызунов, хозяйничавших на опушке. Хищники терпеливо выжидали и, как только добыча выбиралась из укрытия, впивались в нее острыми когтями.

В лесу с жизнью расставались тихо, в неравной схватке.

У каждого хищника, как и у него, была своя территория. Звери не изменяли своим тропам – так он научился их узнавать. Шел по звериным следам, прислушивался к звукам. Охотился то по-соколиному, то по-лисьему. Хотя предпочитал ставить силки и по возможности отнимать жизнь, не причиняя страданий. Без явных на то причин предсмертные крики несчастных созданий вызывали в груди давящее ощущение, от которого становилось нехорошо. Он знал, как умерщвлять: одно движение – и шея обмякала, дыхание прекращалось.

Ночь была ясной, будто созданной для охоты. Тучи рассеялись, и снежный покров искрился при свете луны. Он расставил капканы утром, пока звери отдыхали в своих убежищах. Теперь предстояло собрать урожай трепетавших жертв. Он приближался к силкам против ветра, прокладывая в снегу глубокую борозду сильными ногами. Вот невдалеке уже замелькала тень добычи. Большая, опрокинутая навзничь, она молотила воздух длинными грациозными ногами в отчаянных попытках подняться, но лишь еще сильнее запутывалась в силках. Животное фыркало от усилий, стараясь вырваться на свободу.

Он осторожно подошел, чтобы не напугать оленя. Положил руку на шею животному, чтобы успокоить перед тем, как затянуть петлю. И тут с досадой заметил, что в силках самка.

На секунду он замешкался, раздумывая, как поступить.

Зима предстоит долгая и суровая, он догадался об этом по внушительным запасам желудей в беличьих норах. С приходом холодов он каждый раз проверял норки белок и ежей в надежде выведать, чего ждет животный мир от грядущей зимы. Такой прогноз никогда не подводил, а значит, через одну-две луны ему понадобится мясо, чтобы пережить холода.

Он провел рукой по шелковистой серо-бурой шерсти. В широкой груди животного билось мощное сердце. Живот, покрытый легким пушком, был теплым, а в сосках скопилось молоко.

Он огляделся вокруг и среди деревьев увидел олененка. Тот не сводил с него огромных влажных глаз. На узкой мордочке трепетали ноздри, жадно втягивая воздух в попытках распознать новый запах: не хищник ли перед ним? Если олененок все еще с мамой, значит, это его первая зима. Вместо рожек под бархатистой шерсткой виднелись два бугорка. Летом они превратятся в рога, которые зимой отпадут, чтобы вырасти снова, и так, раз за разом, будут становиться все мощнее и величественнее.

«Олененок уже подрос, выживет и один», – подумал он.

Казалось, самка поняла его мысли и встретилась с ним взглядом. Тяжело дыша, она перестала сопротивляться. Он обхватил руками расслабленную шею. Оставалось лишь потуже затянуть петлю. Для этого нужна недюжинная сила, но ему ее не занимать.

Однако вместо этого он расслабил веревку. Пинком помог растерянному животному, не ожидавшему спасения, подняться на ноги. Погладил по прямой и сильной спине, ощущая, как внутри оленихи клокочет первобытная сила.

Крикнул и проводил взглядом олениху, метнувшуюся в лес, к своему детенышу.

Сам он остался сидеть на снегу с бешено колотящимся сердцем. Так случалось всякий раз, когда жизнь брала верх над его инстинктом охотника.