— Поживем — увидим, — повторил Войцех.

Мы молча ели розовую пену. Она была сладкой и липла к губам. Пустую тарелку облепили пчелы.

— Жалко было бы, — внезапно сказал Войцех, после чего принялся раздавать карты, но внезапно бросил их на стол и побежал к себе домой.

* * *

После разговора с мамой о теории возникновения мира и о газетных «утках» в мертвый сезон принесенная Агафьей новость поблекла: еще день, еще два, и о ней почти забыли. Почти… Несколько раз о катастрофе вспоминал садовник — он был родом из Франции и ел лягушачьи лапки, да Войцех изредка прерывал игру в карты, высовывал голову из беседки и, оглядевшись вокруг, объявлял: «Все в порядке, мир как стоял, так и стоит».

Мы от всей души смеялись этой шутке.

Только Агафья ходила понурая, бурча что-то под нос, и каждый вечер бегала в церковь.

Мир действительно был прекрасен: под августовским жарким солнцем дни каникул тянулись лениво, один как две капли воды похожий на другой, и река покрылась мясистыми, но нежного цвета водяными лилиями. Как обычно летом, приехали передвижные театры: польский и украинский. В зале «Сокола» играли Фредро^[110], в украинском доме культуры — Лесю Украинку. После отъезда театров приехала, как каждый год, чтица: выдающихся размеров дама со звонким и звучным голосом. Этот голос звонил колоколом, чирикал птичкой и выражал самые разные состояния: радость, грусть, раздумья. «Мастер оно-ма-то-пеи» — уважительно говорили о чтице в городке. В длинном белом платье, она стояла на сцене будто статуя. Рукава-воланы, кружевной воротничок, лицо точно вырезано из камня. Ее звучный голос гремел как гром. У нее было амплуа чтицы серьезной и трагической.

Я сидела в самом центре переполненного зала — одна. Мама не разделяла всеобщего энтузиазма по поводу артистки, а у сестры болело горло. Войцех поэзию не признавал.

Артистка склонила голову, переждала шквал аплодисментов и начала: «Нам велели не стрелять…»^[111] — и замолчала, поскольку в этот самый момент ослепительные вспышки одна за другой замелькали за окнами, свет погас и ударил гром. Близко. На долю секунды зал замер, а потом поднялась суматоха — в темноте послышались плач и крики. Гром продолжал грохотать. Чтицу увели со сцены. Толпа бросилась к выходу, одновременно хлынул ливень, хлеставший под порывами ветра в окна и двери. Завхоз из нашей гимназии, в шапке с козырьком и высоких сапогах, заслонял дверь.

— Люди! — кричал он. — Ветер не дает открыть, за дверью молнии, за дверью потоп, за дверью конец света…

Я задрожала. Быстро подсчитала. Предсказанный Агафьей конец света опоздал на четыре дня.

* * *

Гром утих, ливень прекратился, только небо прорезали немые, бледные вспышки. По круто уходящей вниз улице неслись потоки желтой воды, воздух пах непривычно, резко и имел странный желтый цвет. Небо тоже было серо-желтым, по нему бежали желтые тучи, желтые деревья стояли вдоль дороги. Весь мир пожелтел.

Я подумала: ну вот и все. Так выглядит мир после конца света — он желтый и мокрый. Я набрала в легкие резко пахнувший воздух. Вдали в желтой мгле исчезали силуэты разбегавшихся по домам любителей поэзии. Вокруг никого не было. Я лениво брела среди желтых потоков и прибавила шаг, только когда увидела маму. Она бежала ко мне на помощь. В одной руке держала большой черный отцовский зонт, в другой — мой дождевик. Она кричала. Я не понимала, что она кричит. Я не сводила глаз с перекинутого через мамино плечо моего зеленого плаща. У плаща был цвет надежды.

* * *

В доме горели все лампочки. Электростанция уже работала. Отец и младшая сестра ждали на веранде. Они обняли меня, будто я вернулась из далекого путешествия.

Агафья, все еще угрюмая, стояла на пороге кухни и молчала.

Я подошла к ней и сказала — одновременно чувствуя, что говорить это не следует:

— Ну так что, Агафья? Теперь уже можно не бояться? Конец света позади…

— Не смейся, — резко ответила она. — В этот раз прошел стороной, но он еще придет, еще придет… вот увидишь…

Тошнота

Mdłości

Пер. И. Лаппо

Она хотела поехать на вокзал прямо из аэропорта. В этом городе ее ничего не интересовало, кроме вокзала, первого перрона, зала ожидания второго класса и туалета, в который нужно было спускаться по лестнице. Она странно себя чувствовала, какая-то тошнота и легкое головокружение, — неуверенно переставляя ноги, она шла к машине, у которой их ждали Ян с женой, Юзеф уже здоровался с ними, говорил что-то веселое, все смеялись…

«Первые шаги в этой стране, — подумала она и тут же сама себя отругала. — Только не устраивай спектакль…»

Это тоже было странно — что она использовала выражение «только не устраивай спектакль», так она обычно говорила себе в те времена, когда ее охватывало отчаянье. Потом она никогда не использовала это выражение, никогда — оно относилось к прошлому. И вдруг само всплыло из глубин на поверхность. «Только не устраивай спектакль», — сказала она Ядвиге, при виде приближающегося к ним Шуцмана.

— Дорогая, давай быстрей, ах, как же я тебе рада! — воскликнула Мира. Она тоже была рада Мире и Яну и их встрече после стольких лет. Мира и Ян — старые, самые близкие друзья молодости, которые теперь жили здесь, в этом городе, возможно даже недалеко от вокзала, где они тогда едва не…

Она хотела сказать: «Пожалуйста, давайте сначала поедем на вокзал», — но постеснялась. И не хотела признаться, что приезд в этот город, в который она только что спустилась с небес, вызвал у нее легкую тошноту. По дороге из аэропорта, когда ехали через лес, ей стало лучше. От внешнего мира ее отделяли стенки машины, она была среди своих, все они, запертые в этой жестяной коробке, были вместе. Уже на границе города она как бы невзначай спросила, не будут ли они проезжать мимо вокзала, но оказалось, что нет, Ян с женой жили, слава Богу, совсем в другом районе, потому что окрестности вокзала — это ужас что такое.

— Зачем тебе вокзал? — спросил Ян, но Мира помнила.

— Ах, точно-точно, вы ведь тогда здесь чуть не попались, я совсем забыла, что это тут… — сказала она. И будто маленькому ребенку: — Завтра, дорогая, мы поедем на вокзал, поедем все вместе, посмотришь на то место, где не оценили твои актерские способности… — Мира помнила.

И Ян что-то припомнил:

— Это была какая-то выходка Анны, да? Подожди… или это с тем Шуцманом? Что ты ему тогда сказала?

Говорить на эту тему она не хотела, хотела только посмотреть. Мира, как всегда, мгновенно сориентировалась и, как всегда, сухо, но совершенно по делу заметила:

— А нельзя ли поменьше эмоций… более отстранение? Ведь тридцать лет прошло…

Ян ни с того ни с сего сказал:

— Когда мы сюда приехали, то в первые годы любой мужчина после сорока вызывал вопрос — что он тогда делал. До сих пор иногда… но уже реже…

Ян с женой жили в красивом районе. «Тихо, зелено, в сущности, — мысленно признала Анна, — мило». Но, едва выйдя из машины, снова почувствовала, как сжимается желудок, и еще какую-то странную скованность. Она с трудом передвигала ноги. Ян поставил машину в гараж, сверкавший чистотой дворик со всех сторон окружали кусты.

На лестнице они разминулись с парой среднего возраста, Мира сообщила им, что приехали друзья.

— Соседи, — объяснила она потом.

— Вы общаетесь?

— Ну так далеко мы не заходим. Но отношения добрососедские. Небольшие одолжения, вежливость… — И спустя минуту добавила: — Ты забываешь, что мы здесь живем.

В большой гостиной Анна подошла к окну. Вид открывался широкий — парки, скверы, виллы с эркерами, сецессион и модерн, мягкие теплые краски, тишина. Хорошо.

Она стояла у окна и смотрела, хотела проверить, почувствует ли любопытство, которое всегда охватывало ее после приезда в незнакомое место. Обычно сразу по прибытии ей хотелось идти и смотреть.