– Я всегда подшофе, дорогая!
– Это сущая правда, не врешь.
Приблизительно такого же рода комплиментами, несмотря на присутствие меня и Анжелики, супруги перебросились еще несколько раз, очевидно, привычно вступая в подобную словесную перебранку, но когда я решила откланяться, чтобы все же уйти и не быть уже больше свидетелем пылких чувств этой странной четы, Глеб вдруг стал уточнять у меня:
– А что с Машей? Это очень серьезно или придурь, истерика? Если придурь, то надо гнать вон, пока дочь моя, Дуня, еще не решилась на подобный дурацкий пример: то вдруг в слезы, то в смех, то молчать, как немая, то орать во все горло, как будто секут. Даже слуг напугала. Что с ней?
– Я не знаю.
– Как не знаете! Мне непонятно тогда – для чего оказались Вы здесь?
Он забыл о своей перебранке с супругой, наступая теперь на меня.
– Ближе к делу. Что с Машей? Анжелика сказала… – Он кипел весь от гнева, как чайник с кипящей водой. – Значит, Вы – не профессор… фальшивый профессор… Как все русские в Вене, с легендами прошлого. Анжелика, кого ты к нам в дом привела?
Не давая ни ей, ни мне вставить хоть слово, заводясь все сильнее на наших глазах, он показывал нам так свое превосходство: мы – простые букашки, он – король-муравей.
– Где диплом, подтверждающий, что Вы – профессор? Ах, Вы не взяли… Потому что Вам нечего было брать! Не привыкли ходить с ним… Да, да, понимаю – как возможно ходить с тем, чего у Вас нет. Да не пудрите мне уже больше мозги. В Вене каждый магистр кичится собою, как у нас генерал, а не то, что профессор. На конверте приходится даже писать: не кому посылаешь, а вначале – магистру. Вы же знаете это лучше меня…
А ведь он действительно прав, невольно соглашалась с ним я, почему-то не обижаясь, хотя он и изрядно царапал мое чувство собственного достоинства. Но, очевидно, еще значимость Глеба для меня практически была на нуле, так как он не входил в нужный для меня круг общения, поэтому и обида моя на него была только в зачаточном состоянии. Я казалась сама себе статистом в каком-то странном спектакле, иногда пытающимся нарушить правила игры, вопреки всему бросающему в свою защиту оправдания из реплик в пару слов, совершенно не входящих в роль безмолвного актера.
В Австрии, и в самом деле, кто с дипломом, чувствует себя павлином в стае уток, а профессор не простой павлин – вожак. Да, профессор здесь – павлин с короною, хоть у нас и был одним из толпы, чуть-чуть посветлее серых мышек. А тут ярок, словно фейерверк, на который хотят посмотреть его современники. Здесь и там – два совершенно разных мира, два менталитета с непохожими нюансами. Но еще есть также и духовные общечеловеческие ценности, а для них менталитет – пустяк.
Глеб никак не мог угомониться, а узнав, что я здесь целый час и еще не удосужилась взглянуть на сбесившуюся дочь его супруги, так как мне ее не показали, тут же стал оставшуюся желчь выливать уже не на меня, а на Кристину, выражаясь «диалектом», раньше бывшим у нас под цензурой. Насладившись этим диалектом, он разгневанно предложил пройти в покои вставшей на дыбы дочери супруги, чтобы я сумела распознать, это придурь или что-то более серьезное, потому что Маша – дочь Кристины, а у Криськи мозги набекрень.
– У меня хоть набекрень, у тебя совсем их нет, – парировала ему Кристина. – Покажи ей лучше свою Дуньку! Она даже жить уже боится, а свою сама я покажу, – разъяренно кричала она.
И вновь началась кабацкая словесная перепалка в этой аристократической гостиной, но уже на несколько пониженных тонах, из которой, как ни странно, победителем вышла хозяйка, отправив Глеба немного выспаться и протрезветь, а мне тут же начала растолковывать:
– Он всегда так разговаривает с людьми. Поработали бы Вы с ним в офисе. Не выдержали бы и получаса. А я, видите, вот выдерживаю это все уже пятый год и молю даже Бога об общем ребенке, – почему-то разоткровенничалась она.
Анжелика с нескрываемым любопытством прислушивалась к словам своей давней знакомой, что-то взвешивая в них про себя.
– Я опять разболталась, – спохватилась Кристина. – Теперь надо о Машке… Мне хотелось бы Вам кое-что объяснить, пока дочь свое еще не наговорила. Анжелика, останься, пожалуйста, здесь, а мы с Кирой Григорьевной пройдем на террасу.
– Катя, Катя, ты где? Обслужи Анжелику… Анжелику Егоровну да побыстрее. Принеси-ка ей кофе, а, может, вино…
***
Лишь только выйдя на просторную полукруглую террасу, я по достоинству оценила, наконец, этот действительно шикарный особняк, довольно скромный со стороны улицы и неожиданно роскошный со стороны двора. Особенно поразил меня сад с великолепным розарием, уже кое-где начинающим цвести всевозможными оттенками роз – от снежно-белых до ярко-красных, полыхающих, как пожар. В розарии возился какой-то мужчина. Вначале я даже подумала – Глеб.
– Садовник, – опередила мой вопрос хозяйка. – На Украине даже работал директором ботанического сада. Имеет какую-то степень. А вообще-то вся эта возня с прислугой – моя головная боль. Если бы Вы только знали, сколько мне это стоит здоровья. Нужен глаз здесь да глаз. И я просто дурею от этой работы. Все, все надо по сотне раз им растолковывать. А они не всегда понимают, злят Глеба. Нам приходится их выгонять. Хорошо, что здесь, в Вене, полно нелегалов из Молдавии, Украины… готовых работать по-черному за гроши.
Рассказывая об этом, Кристина предложила присесть на плетеный соломенный стул, расположившись на точно таком же рядом со мной.
– А розы мы закупили со всего света, – с нескрываемой гордостью сказала она. – С ними, правда, тоже много возни, да и садовник довольно дорог, ведь Глеб специально позвал его к нам, но зато ощущение, что живешь во дворце. На свои прихоти он не скупится.
Да, розарий действительно производил впечатление. А за ним выглядывала небольшая полянка, усеянная полевыми цветами, среди которых выделялись островки бледнолицых ромашек.
– И ромашки тоже со всего света? – машинально спросила я, чтобы резко не прерывать «ботанический» разговор, переходя к психологическим проблемам.
– Нет, нет, нет, семена из России, из деревни, где я родилась.
– Ностальгия, – я невольно разглядывала цветы.
– Нет, деревню мою зовут не Ностальгия, а Березовики.
– Я имела в виду совершенно другое. Ностальгия пока не деревня.
– Сорт ромашки? – очевидно, пыталась разобраться со мной, как со своей многочисленной прислугой, Кристина, у которой, видимо, не было ни родины, ни тоски.
– Увядающая ромашка в душе, – почему-то досадовала я, смотря на ее ухоженное веснушчатое лицо и на соблазнительно выглядывающие из разреза халата оголенные ноги, на которых, скорее всего, после очередной эпиляции уже начал проглядывать рыжеватый пушок совсем новых волос. Ностальгия, наверное, только для тех, кто на родине что-то оставил, потерял что-то доброе в прошлом, что волнует его до сих пор, то, что вряд ли возможно найти… Тот, кто не потерял, приобрел, вряд ли знает подобное слово, и Кристина – наглядный пример совсем нового клана людей. Для чего же ей жить с ностальгией, с тяжким камнем на хрупкой душе?
– Я могу показать Вам весь сад, – перестала интересоваться абстрактными ромашками хозяйка виллы.
– Наш участок один из самых больших в Вене, хотя в загородном доме он намного больше, для того и загородный дом…
– Но у Вас же, Кристина, и здесь, как за городом, – честно говоря, я уже просто не знала как вести себя с ней, потому что такого богатого человека живьем видела в первый раз.
– Возле дома у нас только крытый бассейн, там – внизу… есть открытый. Жаль, отсюда не видно. За деревьями все, в глубине. Но здесь только бассейны… А за городом – рядом Дунай. У нас собственный пляж.
– На Дунае?
– На Дунае, а что здесь такого? Рядом с дачей. Удобно, хотя слишком мал.
– Лучше пляж свой иметь в Калифорнии, – я уже не скрывала иронии, принимая все за болтовню.
