© Составление. Оформление ООО «Харвест», 2008

Дорога узкой темной лентой вилась вдоль серого каменного склона горы, который правильнее было бы назвать не склоном, а стеной – такой он был крутой, почти отвесный. Слева, за низким и прочным металлическим ограждением, жутковато голубела пропасть, ежемесячно, чуть ли не ежедневно, взимавшая с проезжающих по серпантину налог человеческими жизнями и искореженными, смятыми в лепешку автомобилями. Иссеченный глубокими трещинами, крошащийся каменный склон справа от дороги пестрел жалкими букетиками искусственных цветов и установленными длинной цепочкой миниатюрными надгробиями с именами и фотографиями тех, чьи мечты и стремления пошли в зачет этого страшного налога. Надгробия, под которыми никто не покоился, стояли по одному и группами – в зависимости от того, сколько живых душ находилось в салоне сорвавшегося в пропасть автомобиля. Где с серпантина слетел рейсовый автобус, их было несколько десятков, и это впечатляло – впрочем, как и многочисленные проломы в дорожном ограждении. Искореженные, разорванные страшным ударом стальные полосы гостеприимно изгибались в сторону обрыва, и вид их будил воображение: представлялись картины, от которых мороз подирал по коже и шевелились волосы на голове.

Человек, сидевший за рулем потрепанной малолитражки «юго», ехал по этой дороге далеко не впервые, а потому обращал на эти свидетельства бренности всего земного внимания не больше, чем на давно приевшиеся красоты здешнего сурового пейзажа. Он знал эту дорогу как свои пять пальцев и вел машину с беспечной лихостью истинного серба, привыкшего больше полагаться на удачу, быстроту реакции и покровительство своего святого, чем на тормоза обильно капающей маслом, бренчащей малолитражки.

Печка в машине работала плохо – как, впрочем, и все остальные узлы и агрегаты, – и в салоне было, мягко говоря, не жарко. Короткое шерстяное пальто водителя было застегнуто до самого верха, длинный белый шарф плотно обвивался вокруг шеи – он был не столько модным аксессуаром, сколько защитой от зимнего холода. Руки в кожаных перчатках уверенно лежали на руле; время от времени водитель энергично шевелил мерзнущими пальцами. Из многочисленных щелей тянуло ледяным сквозняком. Чтобы согреться, водитель закурил сигарету. Во время этой процедуры его густо забрызганная дорожной грязью ярко-желтая «юго» опасно вильнула, будто вознамерившись проверить на прочность стальное ограждение над обрывом, но тут же вернулась на свою полосу, повинуясь нетерпеливому движению сжимавшей баранку руки. В следующее мгновение из-за поворота навстречу ей вынырнул полупустой рейсовый автобус, несущийся под уклон, как и всякое транспортное средство в здешних местах, с самоубийственной скоростью. Сквозь огромное ветровое стекло было видно, как его смуглый черноволосый водитель, оживленно жестикулируя чуть ли не обеими руками одновременно, что-то горячо рассказывает сидящему рядом с ним человеку – то ли напарнику, то ли просто знакомому. На дорогу он, понятное дело, почти не смотрел.

Автобус с шумом пронесся мимо в облаке пара, выхлопных газов и летящей из-под колес грязи. Все это добро, естественно, осело на ветровом стекле малолитражки, сделав его совершенно непрозрачным. Даже не думая сбрасывать скорость, водитель «юго» оторвал от руля руку с дымящейся между пальцами сигаретой и передвинул рычажок на рулевой колонке. «Дворники» неохотно, рывками поползли по стеклу, со скрипом протирая в грязи мутное окошко. Стеклоомыватель отозвался на нажатие кнопки двумя вялыми струйками, которые тут же иссякли – бачок был пуст. Сквозь коричневую муть впереди показался еще один крутой поворот, и водитель преодолел его, почти ничего не видя, с небрежной уверенностью опытного гонщика – преодолел, увы, не за счет своего мастерства, а за счет все того же слепого везения.

Он был неглуп и отлично понимал, что в один далеко не прекрасный день везение ему изменит – изменит так же, как тем, чьи портреты безмолвно глядели ему вслед с крошащейся каменной стены, – но относился к этому с философским спокойствием. Смерти все равно не избежать; она наступит в заранее определенный день и час, минута в минуту, и способа отсрочить то, что написано на роду, не существует. Он дрался с албанцами в Косово, пережил натовские бомбежки и многое, многое другое. Он точно знал цену человеческой жизни; цена эта колебалась в зависимости от курса доллара и цен на оружие, боеприпасы и горючее, но, несмотря на все эти колебания, всегда оставалась мизерной: цена автоматной пули, цена осколка ручной гранаты, цена прохудившейся резиновой трубки, из которой капля за каплей вытекает тормозная жидкость, цена удара ножом из-за угла – цена собачьего дерьма, одним словом. Дорожить жизнью в мире, где от тебя ничего не зависит, – бессмысленная трата нервных клеток, а сидевший за рулем старенькой «юго» человек не любил бессмысленных действий.

Сигарета дымилась в уголке его красиво очерченного рта. Дым щипал левый глаз, заставляя щуриться, и ни капельки не согревал. Водитель вынул сигарету изо рта и стряхнул с нее пепел, нимало не заботясь о том, куда он упадет. Изношенный движок упрямо тарахтел, вращая обутые в давно облысевшую резину, тронутые ржавчиной колеса. Одно было хорошо: непривычно низкая для здешних мест температура воздуха почти на сто процентов гарантировала, что двигатель не перегреется на кажущемся бесконечным подъеме. Но и это водителя тоже не очень-то волновало: машина, как и он сам, привыкла к крутым и извилистым горным дорогам. Даже летом, в самое пекло, она так же уверенно карабкалась по серпантину, тарахтя и отчаянно дымя, в то время как новехонькие русские «Лады», а порой и европейские автомобили – те, что постарше, – стояли, остывая, с поднятыми капотами в редких придорожных «карманах».

Долина, по дну которой, извиваясь, текла невидимая с дороги река, заметно сузилась. Теперь водитель увидел на противоположной стороне ущелья тонкую нитку железной дороги, которая, вынырнув из круглого, облицованного бетонными плитами устья тоннеля и перемахнув через бездонную расселину по ажурному стальному мостику, скрывалась в новом тоннеле. Где-то здесь, недалеко от Подгорицы, около месяца назад произошла катастрофа: везение изменило машинисту пригородного поезда, и на крутом вираже состав нырнул в пропасть со стометровой высоты. Позже следствие установило, что машинист не сбросил скорость перед поворотом… как будто, пропади оно все пропадом, могла существовать какая-то иная причина! Ведь и сам машинист, и его помощник были сербами, а значит, обожали быструю езду и точно знали, что человеческая жизнь ничего не стоит…

«Дворники» все еще со скрипом возили изношенными резинками по ветровому стеклу, ровным слоем размазывая грязь. Их судорожные движения раздражали, а толку от них не было почти никакого: дорога впереди виделась как будто сквозь густой грязно-коричневый туман. Нужно было остановиться и протереть стекло специально припасенной для такого случая тряпкой, но остановиться было негде: справа до самого неба громоздилась отвесная, схваченная металлической сеткой, крошащаяся скала, а слева манила, приглашая отправиться в полет, обнесенная стальным барьером, без малого двухсотметровая пропасть. И – ни малейшего намека на обочину…

Водитель с раздражением выключил стеклоочистители. Щетки косо замерли посреди стекла, судорожно дернулись, подвинувшись на пару сантиметров книзу, затем дрогнули еще раз и остановились окончательно – совсем не там, где им полагалось бы находиться в выключенном положении. Ткнув окурок в переполненную пепельницу, мужчина за рулем покосился на одометр. Если верить показаниям этого прибора (который почти наверняка привирал), до ближайшей стоянки было километров пять, а то и все восемь. Остановиться здесь, на крутом серпантине, где видимость от поворота до поворота составляла от силы метров пятьдесят, было бы чем-то вроде игры в русскую рулетку. Поездки к побережью и обратно всегда здорово смахивали на эту веселую игру, а остановка в неположенном месте была еще одним патроном, вложенным в барабан приставленного к виску револьвера.