Вдруг в мире стало заметно темнеть. Александр глянул на солнце и с ужасом заметил, что оно начинает гаснуть. Его протуберанец стал бледно-красным, оно, будто обессилев, стало опускаться все ниже и ниже над землей, пока не коснулось вершин деревьев, а потом и вовсе покатилось по траве.
-- Быстро ломаем ветки или опять останемся без света! -- Джон подхватил охапку дров, подбежал к солнцу и кинул их в его раскаленный шар.
Светило зашипело, пустило сноп искр, на одно лишь мгновение вспыхнуло, и продолжало гаснуть. Угрюмая тьма опять выползла из всех своих щелей, разукрашивая мир в тона собственной расцветки. Антонов тоже принялся ломать ветки и спешно кидал их в солнце. "Только бы не пошел дождь, -- подумал он. -- А то совсем останемся без света".
Краснов уже успел выкопать могилу в пол человеческого роста и стоял, вытирая вспотевший лоб. Солнце бледным шариком прокатилось по поляне и свалилось в эту могилу...
Александр готов был проклинать день, в который он родился, если бы точно помнил, когда это было. Потом он снова открыл глаза...
Абсолютная тьма стала наконец осязаемой, слегка придавливающей его к сырой перине.
Смрадный запах, обитающий в их палатке, вызывал легкую тошноту, и к нему никак невозможно было привыкнуть. Антонов потрогал свои глаза и словно не почувствовал их. На душе стало тошно до невыносимости. Они уже несколько месяцев жили в беспроглядном мраке и, если имели возможность что-либо видеть, то только во сне.
-- Здесь кто-нибудь есть? -- Александр задал вопрос в окружающий его вакуум и не дождался ответа. -- Эй, кто-нибудь!
С поляны донесся приглушенный голос Джона:
-- Чего орешь? Я вот орехов немного понасобирал.
Вайклер вылез из палатки, вытянул вперед руки, закрыл глаза и медленно пошел на голос.
-- Джон! Ты где?
-- Здесь я, здесь... Согласись, глисты в чьей-нибудь заднице, и то лучше живут. Они хоть изредка вылазят на белый свет.
-- Ладно, Джон, не ной... мы же договорились. Дай мне лучше немного орешков. -- Антонов протянул свою руку, нащупал теплую ладонь капитана и взял себе небольшую горсточку.
-- Знаешь, кто мне только что приснился?
-- Знал, но забыл.
-- Краснов.
-- Ого! И чего он сказал?
-- Сказал, что мертвый.
-- Оригинально.
Темнота лишь слегка вздрагивала от усталых человеческих голосов. И эти голоса, пожалуй, были единственным проявлением жизни во всей округе. Вернее того, что осталось от жизни. Тьма нескончаемая, безграничная и абсолютно безнаказанная обжигала взор. Она была всюду, даже в пустом сознании. Сверху и снизу. Вне и снаружи. До и после. Она была здесь альфой и омегой любой формы бытия. Первое время, когда из-за дождя на поляне потух костер, всех троих охватило полнейшее отчаяние. Все мысли были только о том, как бы наиболее безболезненно покончить с собой. Смерть казалась лучшим лекарством от существования. В сложившейся ситуации оптимистом мог быть только сумасшедший. Джон снова отправился к берегу реки в надежде найти потерянную зажигалку, но вернулся еще более убитый горем. Так продолжалось до тех пор, пока не напомнил о себе острый голод. Появилось хоть какое-то чувство, которое требовало своего удовлетворения. А чувства, как известно, движущая сила самой жизни. Доставать себе пропитание стало проблемой. Впрочем, проблемой оно и было, но сейчас практически все время только и уходило на поиск пищи, как у животных. И ощущение постоянного голода стало таким же обыденным, как желание постоянно дышать. Приходилось часами ползать на карачках, собирая все, что может перевариваться: сырые грибы, ягоды, орехи. Иногда не брезговали и червями, предварительно прополоскав их в воде. За все время Вайклер лишь единственный раз поймал какую-то зверушку то ли спящую, то ли больную, то ли, подобно людям, ослепшую от тьмы. Он даже не поделился ее мясом с остальными, съел чуть ли не живую. Голод оказался зачатком инволюции человеческого духа. Чувства постепенно вырождались в инстинкты, осмысленные речи -- в возгласы, на смену мыслительному процессу приходило пассивное созерцание мертвой реальности.
Джон как-то назвал себя и остальных послебытными людьми -- некий противовес и противоположность первобытным людям. Этакое завершающее звено человеческой истории. Звучало громко, красиво, но уж крайне неперспективно... В добывании пищи, кстати, сильную помощь сыграли канаты. На самой поляне и вблизи ее все кустарники и деревья были давно обобраны. А уйти в глубину леса и не заблудиться можно было только с помощью системы некогда сплетенных канатов. Причем, за провиантом обычно ходили вдвоем. Один лазил в потемках и на ощупь собирал все, чем можно утрамбовать в желудок, другой просто ждал. Потом по голосу находили друг друга и возвращались на поляну. Одному далеко отходить от каната стало очень опасно -- можно было к нему уже никогда не вернуться. Во тьме ориентация терялась даже при незначительном повороте головы. Иногда канаты использовали просто для того, чтобы прогуляться, хоть немного развеять кошмар, сгустившийся в душе. Изредка поднимались на гору посмотреть с невидимой вершины на невидимый мир, и не переставая надеяться, что когда-то они обнаружат в этом мире какую-нибудь искорку света. Вершина горы, увы, считалась одним из краев вселенной. Дальше каната не было.
С неба, к удивлению, все еще светили звезды. Их свет был столь вздорным для черного бытия и столь спасительным для психики людей. Значит, где-то далеко-далеко есть еще хоть что-то реальное... Это вдохновляло и спасало от крайнего отчаяния. Когда же начинали дуть прохладные ветра и погода портилась, все звезды гасли, исчезала не только земля, но и небо. В период дождей все трое лежали в палатке, укутавшись смрадным одеялом и плотно прижавшись друг к другу. Вселенная коллапсировала, сворачиваясь до размера шатких палаточных стен, а шум дождя казался эрозией всей окружающей материи. В погасшей вселенной не оставалось больше ничего, кроме небогатой красками темноты и этих трех озябших отчаявшихся тел. Первым признаки оптимизма стал проявлять Вайклер. Как-то, лежа в палатке с остальными, он произнес:
-- Слушайте, парни... вот другие люди, к примеру такие как Майк, на нашем месте бы радовались, если б сумели правильно посмотреть на ситуацию.
