Отдышавшись совсем чуть-чуть, Андрей Жуй, вновь оттолкнул долговязого гитариста. Ясно, что колотить тяжелой дверью он больше не может, сил нет. Тогда, дико рыча, он принялся прямо пальцами расковыривать старую штукатурку. Он ломал ногти, сдирал кожу на ладонях, портил пальцы, но ковырял штукатурку. Руки горели, Андрея трясло, он больше не мог, но продолжал. Кровь капала на пол, штукатурная крошка падала уже не серая, а алая. По настоящему бешеный Андрей цеплял штукатурку обломками ногтей, у него не получалось, но он не унимался. Как бы то ни было ему удавалось отковыривать куски разной величины, на обнажающей стене начинало что-то выступать.

Это было изображение.

Жуй плакал, кровь и пот орошали пол под ним. Куски штукатурки сыпались туда-же… И вот ему удалось подцепить какой-то относительно крупный кусок и отслоить его от старой стены.

Андрей Жуй замер невероятно потрясенный. Не отрывая взгляда от обнажившегося изображения, он сделал шаг назад.

Еще один…

В голове будто взорвалась бомба. Вот что убивало Андрея. Вот это… Нутро солиста группы «Толпе» вывертывалось наизнанку, его вырвало прямо на самого себя, у него начиналось что-то похожее на припадок эпилепсии… Он завыл… Он закричал, как если бы его пытали, глаза его дико вращались, в ушах пульсировало сердцебиение. Потом он заржал, но опять заревел, растирая горячие потоки слез и соплей… Снова завыл…

– Я думаю, надо позвонить ребятам, – пробормотал Коромысло, перемещая взгляд то на Андрея, то на изображение на обнажившейся стене, – сказать, что репетиция, должно быть, отменяется…

На обнаженном от двух слоев штукатурки, от шумоизоляционного материала, гипсокартона и пластиковой вагонки цвета «Фарфор» на мир глядел лик младенца.

Прекрасный, чистый и невинный лик Иисуса на руках у девы Марии.

С паническим стоном Жуй вылетел из подвала и бежал-бежал-бежал…

Глава 4

Болезнь

Санкт-Петербург.

25 июня 2017 г.

Левит, не слушая слабые протесты хозяина квартиры, распахнула окно и зафиксировала его в режиме проветривания. В комнату тут же проникли посторонние звуки уличного шума: гудение автомобильных двигателей, тарахтение какого-то бульдозера. Проспект Обуховской Обороны жил своей обычной размеренной жизнью.

Жуй поморщился и отвернулся. Он сидел в старом советском креслице с потертой обивкой и сутулился так, что вызывал ассоциации с черепахой.

– Как клешни? – спросила Олеся, разворачиваясь спиной к окну и опирая татуированную попу на широкий подоконник. – Ты должен делать перевязку, не забыл?

– Олесь, закрой окно, – попросил Жуй, – меня раздражает.

– А меня раздражает, Андрюша, что ты похож на онкологически больного нищего! – достав сигареты, Левит закурила и выпустила дым в узкий оконный проем. – Ты чувствуешь, что у тебя в квартире духан как в трусах у цыганки! Здесь давно пора было проветрить и скажи спасибо, что я поддаюсь на твои мольбы и не распахиваю шторы.

Вся квартира пребывала в полумраке, задрапированная со всех сторон ночными портьерами. Андрей пребывал тут третьи сутки, не выходя за порог даже за продуктами и только изредка включая ноутбук. Изредка он отвечал на телефонные звонки, да и то только для того, чтобы как можно быстрее отвязаться от собеседника и дать тому понять, что лидер рок-группы не настроен разговаривать вообще с кем бы то ни было. Даже родная мама, звонившая ежедневно и не на шутку обеспокоенная ненормальным состоянием сына, так и не смогла добиться от него какого-либо понятного объяснения. Пожалуй, она была единственной, кому он хоть что-то говорил, ссылаясь на затянувшийся депрессняк. Мама, живущая в Тосно, пообещала приехать сегодня вечером и этот факт приводил Андрея в настоящий ступор. Все правильно и с этим ничего не поделаешь – он в депрессии, и его начинают навещать близкие. Сначала Олеся Левит, вечером – мама, завтра хотел заскочить Таймураз Ярмагаев, в равной степени владеющей скрипкой и саксофоном. Несколько раз звонил Володя Рикардо и еще пара товарищей, приглашающих его на вечеринку и просто на чью-то хату «дернуть пивка». Для любого нормального человека, посещение его близкими было бы за радость, но только не для Жуя. Он не хотел видеть никого. Его раздражали все без исключения, он питал ко всем чувство сильной нелюбви. Приезд мамы будет пыткой, Ярмагаев его будет душевно терзать, даже если просто спросит «Как дела?», а про Олесю Левит лидер группы «Толпе» вообще не знал что подумать. Она была уже тут, в его квартире, она уже разговаривала с ним и ему надо было что-то отвечать. Трудность была еще и в том, что от Левит так просто не отделаешься, если она захочет, она прицепится как пиявка и не избавит Жуя от своего общества пока тот не даст исчерпывающие ответы на все ее вопросы.

Левит видела, что от ее присутствия Жуя выворачивает, как от чумной.

– Не делай вид, что рад меня видеть, сынок, – проворковала она, специально назвав его ненавидимым им прозвищем и сбила сигаретный пепел в оконную щель.

– Я и не делаю.

– Что, совсем гадко?

– Не то слово.

– Сколько ты не брился?

– Ни разу.

– Сколько не мылся?

– Ни разу.

– Почему?

– Не твое дело.

Левит сделала затяжку. Медленно выпустила дым, который уличный ветерок тут же разметал. Она долго молчала и смотрела на Андрея, увиденным она была жутко разочарованна.

– Когда ты придешь на репетицию?

– Не знаю.

– Но ты еще участник группы?

– Вроде как…

Вновь молчание, нарушаемое только уличными шумами.

– Ты помнишь про клип? – спросила Олеся Левит и вот тут Жуй на несколько мгновений пришел в себя и поднял на нее голову.

– Когда запланированы съемки? – спросил он.

– Скоро, сейчас уже готовят декорации. А ты, как я понимаю, забыл.

– Забыл, – признался он и вновь помрачнел. – А перенести нельзя?

– Проще поменять солиста, Андрюш, – ровно ответила Олеся, внимательно наблюдая за реакцией Андрея.

– Я… Олесь, я себя скверно чувствую… Я не знаю, как буду сниматься…

– Чтобы тебе стало еще веселее на душе, напомню, что помимо репетиций двадцать девятого числа у нас выступление в «Кренделе», тридцатого интервью на радиостанции, тридцать первого жгем в «Самуиде Маршаке», шестого июля поем и пляшем на корпоративе, а восьмого – запись в студии и выступление в «Антверпене», – будто не сказав ничего ужасного, Левит вновь сделал затяжку и задумчиво вгляделась а Неву. Андрея перекоробило словно от кружки браги. А Олеся продолжала, обращаясь скорее к оконной щели, чем к Андрею: – На носу «Максидром». Не жизнь, а сказка… Правда, Андрюш?

Жуй молчал.

– Ты же взрослеющий человек, Андрюш, – говорила она, – ты же знаешь, что есть множество способов снятия стресса: алкоголь, кайф, бабы, музыка. Компьютерные игры, наконец! Я специалистка с многолетним опытом по всем этим вопросам, обратись ко мне! Скажи, чего тебе подать, и это будет у тебя!

– Олесь, мне ничего не надо.

– Пей! Кури! Трахайся! Ты рокер – тебе можно!

– Не хочу. Я ничего не хочу!

– Из-за Гриковой, да?

– Нет… тут что-то другое…

– Что другое? – Левит уцепилась за это слово как гарпуном. – Что другое?

– Я не… не знаю…

– Размазня! – сделала свой вердикт бывшая лидерша панк-рок группы «Лезвие» Олеся Левит и бросил окурок в окно, подошла к Андрею Жую и нагнувшись, взяла его за подбородок. – Что с тобой происходит, Андрюша? Что?

– Не знаю! – почти выкрикнул он, обдав ее зловонным дыханием и невольно показав прорехи между зубами. За два дня у него выпали пять зубов.

– В кого ты превращаешься? Ты болен? Ну? Что?

– Не знаю! Не могу понять! – закричал Жуй, и его лицо исказилось гримасой отвращения ко всему живому. – Я не могу понять, что со мной! Херня какая-то! Меня изнутри будто выворачивает! Дыра какая-то прожигается и меня в нее затягивает… Вот как…