Каждый вечер, возвращаясь из лаборатории, я иду все к тому же зданию, представляя, как увижу знакомую тень в светлом квадрате окна, как направлю на этот квадрат раструб излучателя. Я словно наяву вижу, как Светлана бросается к телефону и набирает мой номер, вдруг поняв, что любит меня, что ни часа, ни секунды не может больше без меня, еще не зная, что я здесь, рядом, что теперь я буду рядом всегда... Я слышу, как стучат по кафелю ее каблучки, легкая тень мелькает и дробится в светящейся призме, и две, три, четыре Светланы бегут, спешат, летят ко мне, и вот хрустальные стены расступаются перед ней, и я делаю шаг навстречу...

Если бы я мог знать, что ожидает нас впереди!

* * *

Виктора нашли утром на полу лаборатории. Он лежал возле включенной установки в плотно застегнутом рогатом шлеме, и его лицо было белее мела. Через несколько минут во двор института ворвалась, воя сиреной, машина "скорой помощи", и врачи захлопотали над неподвижным телом.

Причину несчастья установили быстро. Это не было самоубийством, как решил я сгоряча, ни небрежностью в опыте. Произошла случайная авария, предусмотреть и предотвратить которую было невозможно.

- Да, он в сознании, - сказал мне врач, когда я утром следующего дня пришел в больницу, - но слабеет с каждым часом. Возможно, длительное воздействие поля вызвало у него глубокую психическую травму. Он не желает бороться за жизнь, и это самое страшное. Тут мы бессильны. Конечно, мы делаем все возможное, но уколы, пилюли - это не то. Еще день, два - и конец.

И тогда мне становится отчаянно больно и тоскливо от жалости к самому себе, потому что я понимаю, что спасение Виктора зависит только от меня. Выйдя в коридор, я опускаюсь в кресло и долго сижу, стиснув голову ладонями, слушая, как в сердце все нарастает ошеломляющая пустота. Я вспоминаю милые руки Светланы, летающие над переливами каменных огней, и пенье молоточков среди огромного зала, и ее улыбку, и немного удивленные глаза, и полузабытую мягкость ее губ - вспоминаю все, от чего должен отказаться сегодня, и это очень, очень больно. Лишь какое-то время спустя я замечаю, что рядом со мной сидит Федосеев.

- Петр Иванович, как хорошо, что вы здесь! - почти кричу я, боясь, что решимость может оставить меня. - Я знаю, как спасти Виктора!

И я бессвязно, торопливо рассказываю ему все - про Светлану, про Виктора и себя, про лежащий в моем кармане чудесный прибор. Я знаю, что нанести на перфокарту двадцать семь тысяч меток можно только за сутки непрерывной работы, но все эмограммы Виктора хранятся у меня в лаборатории, и ребята мне помогут, поэтому нужно немедленно, не теряя ни минуты, вызывать сюда Светлану и просить у нее согласия на опыт, который спасет Виктора...

И тут я умолкаю, потому что Петр Иванович как-то странно смотрит на меня, и в глазах у него мечется смятение.

- Вы не верите мне? - волнуюсь я и лезу в карман за аппаратом. - Поймите, это единственный шанс для Виктора!

Но Федосеев останавливает меня.

- Она уже здесь, - говорит он и поворачивает меня к дверям. - Я послал ей телеграмму...

И тут сердце у меня на миг останавливается, потому что в глубине коридора я вижу знакомую тонкую фигурку, которая бежит, летит, спешит к нам из распахнувшихся дверей. Она пробегает так близко, что ветер от ее рук касается моего лица, и мне достаточно одного взгляда, чтобы понять, почему Федосеев так странно смотрел на меня. Она распахивает дверь в палату, где лежит Виктор. На одно мгновенье передо мной мелькает его запрокинутый чеканный профиль на ослепительно белой подушке, и я сразу вспоминаю другой, каменный профиль на полу мастерской, показавшийся мне таким знакомым. Дверь закрывается с мягким вздохом, а я стою, привалившись боком к стене, и непослушными пальцами ищу в кармане сигарету.

- Твои руки, как ветер, - произношу я вслух, но строчки ускользают от меня, и я никак не могу вспомнить конца. - Твои руки, как ветер, - бормочу я как заведенный.

Мои пальцы наталкиваются на гладкий корпус прибора. Я достаю его из кармана и вытягиваю наружу тонкую пластмассовую пластинку с микроскопическими узорами перфорации. Потом медленно подношу к ней спичку и смотрю, как пластинка горит желтым коптящим пламенем. Я держу ее до тех пор, пока огонь не обжигает мне пальцы.