Чем дольше Милу дышала на холодное стекло, тем более туманным и размытым становился городской пейзаж. Тяжело вздохнув напоследок, девочка отвернулась от окна. В тот же миг замёрзший кусок отслоившейся краски на стене с хрустом упал на пол. Деревянный пол в спальне был покрыт тонким слоем инея: у Милу мёрзли даже глаза, и ей стало больно моргать. Небольшой камин у соседней стены оказался пуст и тёмен, как и всегда.

– Замёрзшая сирота, – сказала Милу рыжеволосой девочке, сидевшей на кровати напротив. – Звучит, как название необычного десерта, верно, Фен? Я думаю, не новый ли это план хозяйки: раз уж из нас не удались потенциальные сыновья и дочери, она, наверное, надеется продать нас в качестве мороженого.

Фенна скорчила рожицу, закатила глаза и снова принялась кормить зачерствелыми крошками серую крысу, устроившуюся у неё на коленях.

Милу сморщила нос и поджала губы, сложив их клювиком.

– Замёрзшие сироты! – каркнула она, в точности подражая визгливому тону директрисы. – Подходите и покупайте замёрзших сирот! Лучшие сироты в Голландии! Всего пять центов за порцию!

Хмурый лоб Фенны разгладился, а уголки рта дёрнулись. Милу сразу ощутила, как приятное чувство согревает её изнутри.

– Нам лучше поторопиться, – добавила она серьёзным тоном.

Девочка вытерла запотевший кружок на окне и, прищурившись, посмотрела на часовую башню на другой стороне улицы.

– Проверка начнётся через четыре минуты, Гассбик нам волосы из подмышек повыдирает, если мы снова опоздаем и не сдадим бельё…

Лёгкое покалывание, начавшееся от кончиков ушей, спустилось на шею Милу. Это мурашки не от холода, а самое настоящее предчувствие.

В коридоре послышались шаги. Девочки испуганно переглянулись. Милу спрыгнула с подоконника. Фенна перекатилась на кровати, прижав крысу к груди.

Милу схватила в охапку бельё для стирки, лежавшее на краю кровати, а Фенна спрятала крысу в корзинке с едой: всё это было проделано прямо за мгновение до того, как дверь спальни распахнулась.

Сначала в комнате появилась мальчишеская голова с двумя несуразно расположенными ушами и всклокоченным чубом светлых волос. Следом показалось долговязое тело с тонкими длинными конечностями.

– Вот вы где! – выдохнул мальчик, теребя пальцами край заляпанной жиром рубашки.

– Сем, это всего лишь ты, – облегчённо выдохнула Милу. – В чём дело?

Сем криво ухмыльнулся.

– У нас посетители.

Он произнёс это с такой затаённой надеждой, что Милу почувствовала, как у неё в груди тоже затрепетало что-то неуловимое. Случайные посетители не могли привести Сема в сильное волнение.

Только те, кто готов забрать детей с собой.

– Посетители, – повторила Милу, а Фенна едва слышно вздохнула.

Минуло несколько месяцев с тех пор, как визитёры в последний раз приходили в «Малютку-тюльпан», чтобы посмотреть на сирот. Вдруг сегодня наступил тот самый день и родители наконец-то заберут её? Конечно, она их не помнит, но у неё есть некоторые теории. Целая «Книга теорий», если быть точнее, которая в данный момент спрятана в левом рукаве платьица.

Абсолютно во всех случаях её родители оказывались храбрыми и умными. Во всех, кроме одного, когда они отчаянно пытались вернуть её. Может быть, спустя двенадцать долгих лет ей улыбнулась удача?

– Милу, – напомнил Сем, – нам нужно спешить.

– Да, сейчас.

Она перелезла через три кровати, чтобы добраться до той, которую делила с Фенной и Лоттой, и вытащила из-под неё корзинку в форме гроба. Там всё всегда лежало на своих местах. Простая необходимость. На самом верху покоилась тряпичная кошка. Милу провела пальцем по лапке, на которой красной нитью было изящно вышито имя: «Брэм Поппенмейкер, кукольник». В лапах игрушечная кошечка держала прядь рыжих вьющихся волос, перевязанных изумрудно-зелёной лентой. Девочка отложила её в сторону и передвинула лежавшие в корзине листы бумаги: портрет углём маленькой Милу и афишу с рекламой знаменитой парижской цирковой труппы Цирка де Люмьер. Под этими сокровищами скрывалась аккуратно сложенная ткань: отличный чёрный амстердамский бархат.

Сем сел на кровать рядом с Милу и упёрся локтями в колени.

– Милу…

– Одну минуту.

Он пристально посмотрел на неё. Девочка знала, что означает этот взгляд: он считает, что с её стороны глупо цепляться за надежду, будто мама и папа придут за ней. Он не питал подобных чаяний: своих кровных родителей Сем, похоже, презирал. Милу полагала, что, если бы её оставили в мешке из-под муки, наверное, она бы чувствовала то же самое.

Сем не понимает: она просто-напросто знает, что однажды найдёт свою семью.

Вопрос лишь в том, когда это произойдёт. И никаких но.

Милу надела чёрное бархатное платье поверх приютского, хлопкового и пожелтевшего. Если на сей раз действительно приехали её настоящие родители, они, конечно же, узнают её старое детское одеяло. Платьишко оказалось довольно тесным: все эти годы Сем часто перешивал его, но скоро оно станет совсем ей мало.

Мальчик хмуро оглядел её наряд, после чего аккуратно поправил воротничок. Она опять положила вещи в корзинку, взяла в руки тряпичную кошку и прижала её к колотящемуся сердцу. Когда Милу была крохой, то была уверена, что у кошки есть собственное сердце. Её пульс согревал девочку в течение долгих холодных бессонных ночей, пока несколько лет назад он не остановился: вот тогда Милу поняла, что, пожалуй, сама всё выдумала.

Может быть, сейчас придёт конец холодным бессонным ночам. Вероятно, сегодня наступил тот день, когда она покинет приют.

– Нам надо поторопиться, – нетерпеливо сказал Сем, вместе в Фенной направляясь к двери.

Милу последовала за ними. Спальня находилась на пятом этаже старого узкого дома, построенного у канала. Здание практически целиком состояло из густых теней и расшатанных досок, едва державшихся вместе под пластами отслаивающейся краски. Дети бежали вниз по крутым, коварным лестницам, мимо мастерской на четвёртом этаже, прачечной – на третьем и классных комнат – на втором. Сем буквально летел впереди остальных, перепрыгивая через три ступеньки зараз. Фенна ступала плавно, двигаясь быстро и бесшумно.

Во всём приюте только первый этаж не выглядел так, будто мог рассыпаться от простого чиха. Пол в вестибюле оказался вычищен до блеска, стены выкрашены в чудесный фиолетовый цвет, а в углу размеренно тикали высокие часы с маятником. Вдоль стены самостоятельно выстраивалась в шеренгу пёстрая компания детей: младшие – с одной стороны, старшие – с другой. Все лихорадочно пытались привести себя в порядок: оттирали грязные пятна, заправляли рубашки, одёргивали юбки, подтягивали носки. Но этим никак нельзя было скрыть их настоящее положение: здесь собрались грязные, голодные, отчаявшиеся сироты.

Сем и Фенна скользнули в шеренгу, и три коричневые крысы сразу же побежали налево и направо по мраморному полу. Девочка в безрукавке, надетой поверх синего хлопкового платьица, стояла рядом с мальчиком с ярко-чёрными волосами и пыталась отчистить рукав его рубашки. Она метнула на Милу встревоженный взгляд.

– Чего вы так долго? – спросила Лотта, но тотчас заметила платье Милу и тряпичную кошку у неё в руках. – Понятно. Быстрее, помогите мне счистить уголь с рубашки Эга.

Милу взялась за другой рукав Эга и принялась тереть его. Уголь размазывался, отчего ткань на манжетах приобретала любопытный сероватый оттенок.

– Гассбик захотела ещё один портрет, – заявил Эг взволнованным голосом.

Он высвободился и осторожно поправил заляпанный сажей платок, обвивавший шею.

– Не переживай, – сказала Милу. – Это просто…

Кончики ушей снова начало неприятно покалывать. Ощущение всё усиливалось, пока девочке не стало казаться, что тысячи иголок впиваются ей в мочки. Милу потянула Лотту за собой и толкнула её в шеренгу, где уже стоял Сем. Едва она успела встать рядом с Лоттой, как по коридору, ведущему в Запретную зону, разнёсся знакомый звук.

Цок-цок-цок.

Все двадцать восемь детей вытянулись, словно их дёрнули за невидимые ниточки.