За что, впрочем, и поплатился.

Лингвист и переводчик Яков Иосифович Рецкер вспоминал: «Когда мы приехали в Таганрог, папу и его компаньона Григория Самойловича Фельдмана, отца Фаины Раневской, немедленно арестовали большевики. Посадили их в товарный вагон, и представитель ревкома явился к маме и сказал: “Мы их освободим, но только нам нужно сто тысяч. Вот вам срок – 24 часа”. Денег не было, но у мамы были, кажется, какие-то бриллианты. В общем, достали по 50 тысяч мы и семья Фельдмана. Помню, как я и мама поехали на вокзал. На запасных путях стоял этот вагон. Отец и Фельдман сидели, хохотали. Стоял один часовой. Их никто не трогал. И, в общем, их освободили».

После подобного эксцесса решение пришло само собой, причем незамедлительно.

«Здесь больше делать нечего и оставаться тем более нельзя», – произнес он, и в 1919 году вместе со своей семьей через Румынию и Турцию морем Григорий Самойлович Фельдман выехал заграницу.

Кстати, сделал он это на своем пароходе «Св. Николай».

На том самом, на борту которого Лев Толстой уходил из Ялты, а вместе с ним уже тогда, в 1902 году, по мысли Милки Рафаиловны, уходило все – ум, честь, благородство, совесть.

Юная Фаина с сестрой Беллой (слева) и братом (справа)

Молодая Фаина Раневская в Баку, 1920-е гг.

В России осталась только 23-летняя дочь Григория Соломоновича и Милки Рафаиловны Фанни Фельдман…

Впрочем, это будет еще очень нескоро, а пока юная Фаина сидит у окна и видит, как по Николаевской улице идет человек и разговаривает сам с собой.

Разумеется, она не слышит его слов, но окажись она рядом с ним, то совершенно бы согласилась с этим господином, чей портрет она увидит в 1904 году напечатанным в газете, что валялась на полу в комнате матери.

Сей господин говорит: «Не люблю таганрогских вкусов, не выношу и, кажется, бежал бы от них за тридевять земель… да, я мог убедиться, как грязен, пуст, ленив, безграмотен и скучен Таганрог. За все время пребывания здесь я мог отдать справедливость только следующим предметам: замечательно вкусным базарным бубликам, зернистой икре, прекрасным извозчикам… Остальное все плохо и незавидно… Мне хотелось бы пожить в Таганроге, подышать дымом отечества, да все некогда».

Таганрог Фаина находила городом своего отца – человека строгого и непреклонного, привыкшего все делать по-своему, не терпящего никаких возражений и абсолютно уверенного в том, что он точно знает, какой жизнью должны жить его дети.

Особенно девочки.

Первое – учеба, разумеется, в Мариинской женской гимназии ведомства императрицы Марии Федоровны (здесь учились София Яковлевна Парнок – впоследствии известный поэт и переводчик, сестра Чехова Мария Павловна). Однако четкий план Григория Соломоновича сразу дал осечку – к неудовольствию родителя, Фанни Фельдман была отчислена из гимназии за неуспеваемость после второго года обучения.

Второе – домашнее образование, традиционно взыскательное и патриархальное, сводимое к усвоению навыков, необходимых для правильного замужества, – кротость, хорошие манеры, рукоделие, игра на фортепиано, пение, освоение иностранных языков.

Для той надобности для девочки была нанята гувернантка – строгая, любящая во всем порядок и полное себе подчинение немка.

Понятно, что дружбы, и уж тем более любви, между ней и Фаиной не сложилось.

Оставаясь одна, девочка воображала себе, как эта Грета или Альбертина, или, может быть, Шарлотта, катаясь на коньках в городском парке, неудачно падала, ударялась затылком о лед и тут же умирала. Вокруг ее бездыханного тела тут же собирались зеваки, прибегал жандарм в каракулевой папахе и начинал размахивать руками, приказывая всем немедленно разойтись.

Потом несчастную накрывали мятой нечистой рогожей, укладывали на носилки и уносили в неизвестном направлении.

Фаина радовалась этому, но на следующий день снова видела перед собой эту Еву или Магду, которая могла отнять у нее недозволенную книгу, например, «Приключения Робинзона Крузо», и поставить в угол.

К строгостям гувернантки родители относились с понимаем, кто как не они хорошо знали о своенравном характере дочери, с которым надо было что-то делать.

Спустя годы Фаина Фельдман признается: «Училась плохо, гимназию ненавидела, арифметика была страшной пыткой, задачи решала, рыдая, ничего в них не понимая. Писать без ошибок так и не научилась. Считать тоже… Помню, что я вопила: “Пожалейте человека, возьмите меня из гимназии”».

Случались и порки. Так, например, когда я вместе со старшим братом Яковом однажды сбежала из дома и была поймана по дороге на вокзал городовым, дома нас ожидала порка, а не зажаренный упитанный телец, которым положено встречать блудных детей… Мне вспоминается горькая моя обида на всех окружавших меня в моем одиноком детстве».

Больше всего девочка любила то время, когда оставалась одна и могла, забравшись на подоконник, смотреть в окно, за которым протекала другая жизнь. Вернее сказать, та жизнь, которую она придумывала сама себе, наблюдая бредущих по улице неизвестных ей людей.

Вот, например, идет старый еврей в коротковатом расстегнутом драповом пальто, высоких болотных сапогах и шляпе. Его длинная седая борода заправлена за тонкий кожаный ремешок, которым он перепоясал косоворотку. Если бы этого старика увидела мама, то она бы, конечно, всплеснула руками и воскликнула, что он невероятно похож на писателя Льва Толстого, но это, разумеется, никакой не Лев Толстой.

А вот навстречу ему движется щекастый гимназист по фамилии Пичугин. На голове у него красуется форменная фуражка темно-синего цвета, над коротким, напоминающим клюв птицы козырьком которой сияет надраенный герб учебного заведения. Фаина давится от смеха и закрывает рот ладонью, потому что гимназист действительно похож на птицу семейства вьюрковых, такой же нахохлившийся и важный.

Поровнявшись со стариком в болотных сапогах, Пичугин церемонно кланяется ему, и старик, похожий на классика русской литературы, отвечает ему легким полупоклоном и едва заметной улыбкой, которая с трудом выбирается из непроходимых кущей его лохматой Моисеевой бороды.

Кстати, о Пичугине.

Однажды этот славный гимназист с птичьей фамилией назначил Фаине Фельдман свидание в городском саду, в том самом, в котором зимой заливают каток и где могла разбиться насмерть ее гувернантка то ли Урсула, то ли Ангела.

Фаина, разумеется, пришла, но застала своего кавалера в обществе другой девочки.

Неловкая ситуация разрешилась неожиданно – Пичугин стал кричать Фаине, чтобы она убиралась прочь, а его новая подруга принялась бросаться в нее камнями. И Фаине ничего не осталось, как уйти, лишь прокричав в слезах: «Вот увидите, вас накажет Бог!»

«И воспылает гнев Господа на вас, и заключит Он небеса, и не будет дождя, и земля не даст своего урожая, и вы исчезнете вскоре с доброй земли, которую Господь даёт вам», – повторяют слова молитвы старики из богадельни Гирша Фельдмана и тоже смотрят в окно на улицу.

Видят, как перед их домом останавливается высокий господин в черном кожаном пальто. Губы его двигаются, и видно, что он разговаривает сам с собой, но разобрать, о чем говорит, совершенно невозможно. Какое-то время он стоит в нерешительности, затем подходит к двери, берется за медную ручку, уже готов повернуть ее, но все-таки не решается это сделать.

Теснясь вокруг подоконников, на улицу выходят всего лишь три окна, старики наблюдают за происходящим.

А тем временем господин, словно бы наконец приняв решение, прячет руки в карманы пальто, резко разворачивается и уходит по улице.

И тогда один из стариков, похожий на пророка Иезекииля таким, каким он изображен на потолке Сикстинской капеллы, сообщает, что это был известный писатель Антон Павлович Чехов.