Мне досталось очень неудобное укрытие. Передо мной простиралось открытое пространство, а там, где оно заканчивалось, громоздились скалы, высотой в сотни метров. Еще выше был лес, где находились загонщики. Дневной свет был неярким. Прямо мне в глаза светило солнце, а я прицеливался в сторону темного леса. Раздался хруст ветки, и я увидел двух оленей, бежавших друг за другом. Я выстрелил в первого, потом – во второго. Они промчались мимо, и я подумал, что попал в деревья.
Я подошел к тому месту, где пробежали олени, и увидел кровавый след. Вскоре я набрел на одного мертвого оленя, но второго так и не обнаружил. Вернувшись, я застал своих домашних и нескольких егерей, которые рассматривали второго павшего оленя, который смог пробежать еще большее расстояние, чем первый. Это был самый великолепный олень, когда-либо застреленный мной в Австрии.
В конце апреля был открыт сезон охоты на глухарей. Его величество в последний раз принимал участие в охоте, когда ему было семьдесят восемь. Прицелившись в птицу, он снял ее с первого выстрела и сказал: «Это занятие уже не по мне». Но хотя он и отказался от охоты, он по-прежнему интересовался трофеями гостей. Каждое утро егерь должен был сообщать телеграммой количество пернатой дичи, подстреленной его гостями. Неудачная охота всегда приводила в раздражение его величество. По этой причине повсюду со мной была 6,5-мм винтовка Манлихера—Шенауэра и патроны с металлическими гильзами, хотя охотники пользовались обычно дробовиками.
Большинство гостей отправлялось в Нойберг возле замка Мюрцштег, так как там было изобилие глухарей. Я обычно выбирал охотничий домик у Айзенерца или в Радмере. Однако в первый раз я принимал участие в охоте на глухарей в Хифлау. В приюте меня встретил бородатый старик-егерь по имени Лойдль, и вместе с ним я направился к небольшому охотничьему домику поблизости от токовища. Как я уже сказал, эта охота была для меня первой, хотя я не сказал об этом Лойдлю, я не хотел выглядеть новичком. Конечно, я внимательно выслушал все его объяснения, как с первым лучом утренней зари самец заводит свою брачную песнь, сидя на верхних ветках лиственницы или сосны. Как он теряет осторожность и не слышит, что вы к нему приближаетесь.
Мы вышли в 4 часа утра, когда еще было темно. Лойдль шел впереди с фонарем. Минут через десять мы остановились и потушили фонарь. Егерь внимательно прислушался и шепнул мне: «Вы его слышите?» Мой ответ был – нет. Спустя несколько минут он спросил снова: «Вы все еще не слышите его?» И опять я ничего не услышал, но, по правде сказать, я не понимал, к чему мне следует прислушиваться. Тогда Лойдль сказал: «Мы идем за ним». И сделал два-три шага. Но к этому времени я услышал глухаря, различив три колена его песни. Я почему-то решил, что я знаю, как нужно поступить, лучше, чем егерь, занимавшийся этим сорок лет, и ринулся вперед. Когда канарейка поет в комнате, поневоле приходится затыкать уши. Принимая во внимание размер птицы, за которой мы охотились, я вообразил, что она находится от нас в нескольких сотнях шагов, но как же я сильно ошибался. Мы были на гребне холма, глухарь сидел на высокой лиственнице, росшей на склоне холма немного ниже нас. Неожиданно я увидел глухаря на уровне своих глаз на расстоянии в 30 м. Я резко остановился, но глухарь заметил меня и, вытянув шею, взлетел вверх. Лойдль с упреком сказал: «Ну, все, ищи ветра в поле!»
Мне было очень стыдно. Но глухарь вновь начал токовать. И мы опять осторожно пошли вперед. В этот раз я держался строго за Лойдлем, и наконец мы заметили птицу. Она была далеко от нас, и мы не могли к ней приблизиться – перед нами была открытая просека. Но, послушав опять-таки совета егеря, я выстрелил; и на этот раз, к счастью, попал, восстановив его доверие ко мне.
Приблизительно в первой половине сентября мы обычно возвращались в Шёнбрунн и готовились к зимнему сезону с его театрами и концертами, балами и приемами. Я хорошо помню, как блистательный Карузо исполнял партию дона Хозе в «Кармен». Возможно, потому, что мы ожидали услышать мощный голос, а у певца был мягкий лирический тенор, зал ответил редкими аплодисментами. Но во втором акте его совершенная и проникновенная манера исполнения вызвала бурю оваций и крики «Браво!». Подобного я прежде не слышал. Карузо долго упрашивали встать с колен, но он не хотел этого делать, чтобы выразить свою признательность зрителям.
В Вене мы наслаждались лучшей музыкой, классической и не только. Среди последней я имею в виду прежде всего оперетты Франца Легара. За его успехами я следил с большим интересом, так как он в течение трех лет был капельмейстером оркестра военно-морского флота. Во время моей холостяцкой жизни в Пуле он часто навещал меня, чтобы сыграть свои произведения или аккомпанировать моему пению. Я помню о тех больших надеждах, что он возлагал на свою первую оперу «Кукушка». Он испытал разочарование, так как порыв к сочинительству не встретил понимания со стороны его начальства, и он был смещен со своей должности. Премьера его первого произведения закончилась провалом. Оба этих события были предвестниками удачной карьеры музыканта. Теперь Франц Легар мог полностью посвятить себя творчеству. Его талант раскрылся в опереттах, сделавших его известным всему миру. Мы часто встречались с ним в Бад-Ишле, где он купил себе виллу на берегу Трауна. Там он был по-настоящему счастлив. Легар приобрел виллу со всей обстановкой, и на ее приобретение частично пошли деньги, которые он выручил от продажи обнаруженных на чердаке старинных картин и гравюр. В память о старых днях Легар посвятил мне замечательный парадный марш.
Вена была известна не только оперой, но и своим театром. Я видел игру актера Йозефа Кайнца и, конечно, Вильбранд-Баудиус, игравшей на сцене Императорского театра в возрасте 90 лет. У нас также была возможность посещать известные музеи города.
Это был довольно редкий случай, когда морской офицер имел возможность быть постоянно рядом с семьей и жить в таких прекрасных условиях. Мы наняли гувернантку для наших четырех детей. Их учили, как того требовала венгерская образовательная система. С ними занимались братья-августинцы, которые были кандидатами в епископы. Один из них, магистр Луттор, много лет работал в нашей миссии в Ватикане; второй, Чапик, стал архиепископом Эгера. В конце учебного года мы взяли наших детей в Пресбург (Братиславу), где они сдали экзамены и получили об этом свидетельство.
После нашего возвращения я встретился с генералом графом Лоньяи, командиром венгерской лейб-гвардии, который начал расспрашивать меня о моей семье. Меня переполняла отцовская гордость, когда я рассказал ему об отличных результатах пресбургских экзаменов.
«Да, мне это известно, – сказал он. – Эти первые экзамены заставляют задуматься, какое будущее ждет молодого гения. Пост министра иностранных дел? Возможно, что-либо более серьезное? И потом он поступает в среднюю школу, и вы идете к директору и спрашиваете: „Скажите мне честно, мой ребенок идиот?“ И получаете ответ: „Ну что вы. Дела обстоят не так плохо…“»
Граф Паар был известен как мастерский рассказчик различных историй и анекдотов. С ним время пролетало незаметно, когда мы приходили на службу рано утром, и нужно было ждать, когда часы пробьют девять. Каждый раз он начинал почти с одной и той же фразы: «Разве я вам об этом не рассказывал?» И я так же неизменно отвечал: «Нет, я об этом не слышал». Так бывает со стариками, что приходится выслушивать их истории по множеству раз. Многие из них запомнились мне дословно, и я могу пересказать их и сейчас. Как, например, историю о визите его величества в Париж после того, как император Наполеон III посетил нашу страну. Был устроен торжественный парад, который возглавлял представительный генерал. Когда солдаты проходили перед нашим императором, стоявшим рядом с императрицей Евгенией, они проорали в тысячу глоток: «Да здравствует император!» Конь генерала встал на дыбы, и наездник, держа саблю в вытянутой руке, вылетел из седла и, описав в воздухе окружность, упал на землю. Возмущенный и одновременно готовый рассмеяться Наполеон III обратился к Паару: «Теперь императрица подарит ему нового коня, ведь она думает, что все дело в нем. Но вы увидите, что он упадет снова опять в то же самое время и на том же самом месте».
