Инспектор тихо проговорил:

– Раз вам так не терпится, мистер Лэтэм, отчего бы не задать вопрос кому-то из ваших друзей? Вы знаете не хуже меня, что кое-кто на мысе Монксмир может точно назвать причину смерти Мориса Сетона.

Со времени гибели сводного брата Дигби завел привычку заезжать поесть в коттедж «Розмари», и соседи с насмешливым удивлением обращали внимание на то, как часто его «воксхолл» приминает траву перед коттеджем. Они понимали, почему Селия ценит общество богатого молодого человека, но мотивы самого Дигби были не так очевидны. Никто не рисковал предположить, что его манят прелести Элизабет или он усматривает в ее нарочитой, капризной небрежности способ наложить лапу на капиталы Мориса. В общем, люди сходились во мнении, что Дигби предпочитает стряпню Селии, при всей ее банальности, езде дважды в день в Саутвуд или попыткам готовить самому; не последнюю роль играло и стремление сбежать от Сильвии Кедж. После убийства Сильвия не оставляла «Сетон-Хаус» в покое, совсем как статистка на похоронах, торопящая свою очередь залиться ритуальными рыданиями. Ее навязчивый интерес к трудам Мориса теперь распространился на его дом: она все в нем мыла, чистила, полировала, считала простыни и всюду слонялась на своих костылях, не выпуская из рук тряпку, словно с минуты на минуту ждала, что покойный владелец влезет в окно. Дигби твердил Элизабет Марли, что его это нервирует. Ему никогда не нравился «Сетон-Хаус», который он при всем кричащем модерне считал мрачным и вгоняющим в тоску. Теперь, когда черные глаза, грозящие ожогом, следили за ним из каждого угла, из-за каждого шкафа, Дигби ощущал себя персонажем греческой трагедии, в которой ожидается выход на сцену богинь мщения.

Это сравнение заинтересовало Элизабет, ведь оно указывало на то, что Дигби гораздо восприимчивее и чувствительнее, чем было принято считать. Он не привлекал ее физически, но она уже находила его интересным, даже немного загадочным. Удивительно, как влияют на человека двести тысяч фунтов стерлингов за пазухой! Элизабет замечала легкую патину успеха, уверенности и самодовольства, неминуемо накладываемую властью или деньгами. После ангины у нее был упадок сил. В таком состоянии, когда нет энергии работать и преследует тоска, лучше любая компания, чем никакой. Презирая тетку за стремительную капитуляцию перед корыстью – за одну ночь Дигби превратился в ее глазах из проблемного брата Мориса в очаровательного молодого человека, – Элизабет признавала, что Дигби Сетон интереснее, чем кажется на первый взгляд.

Он не принял приглашение мисс Колтроп на воскресный ужин, но все равно заявился в коттедж «Розмари» в девять часов и не изъявлял готовности удалиться. Дело близилось к одиннадцати, а Дигби вращался на табурете перед фортепьяно, наигрывая нечто как собственного, так и чужого сочинения. Элизабет, устроившаяся в кресле у камина, не торопила его. Играл он неплохо. Настоящим талантом Дигби, конечно, не обладал, но когда старался, то проявлял достойное уважения умение. Она припоминала, что однажды Морис обмолвился о мечте сделать из Дигби пианиста. Бедный Морис! Тогда он пытался убедить себя, будто единственный его оставшийся в живых родственник обладает некими качествами, позволяющими гордиться родством с ним. Еще в школьные годы Дигби его скромные успехи, как, например, победа в соревнованиях по боксу, превращались усилиями Мориса в великие свершения. Нельзя было вообразить, чтобы сводный брат Мориса Сетона не наделен вообще никакими талантами! Кое-какими способностями тот и впрямь обладал: сконструировал и смастерил шлюпку «Пеганка» и ходил на ней под парусом с завидной сноровкой, вот только его энтузиазм продержался всего два сезона. Моряцкий энтузиазм, такой неожиданный для Дигби, вряд ли мог порадовать Мориса, этого интеллектуального сноба. В конце концов он устал притворяться, как Селия устала притворяться, что ее племянница – красотка, которую ждет громкий женский успех. Сейчас Элизабет невольно косилась на свою большую цветную фотографию, свидетельство былых унизительных и нелепых амбиций Селии. Девочке было на ней одиннадцать лет; за три года до этого она лишилась родителей. Густые темные волосы с ленточками были зачем-то завиты, белое кисейное платье с розовым пояском вопиюще диссонировало с крупными чертами лица и детской неуклюжестью. Что ж, тетку быстро постигло разочарование. Но первая иллюзия быстро сменилась другой: раз ненаглядная Элиза проигрывает во внешности, то она должна брать умом. Теперь тема звучала так: «У моей племянницы редкая голова! Она, знаете ли, учится в Кембридже». Бедная тетя Селия! Упрекать ее за это косвенное интеллектуальное подавление было бы мелочностью. Она расплачивалась за него звонкой монетой. Но Дигби Сетону Элизабет не могла не симпатизировать. Они пострадали от чужого давления, в обоих хотели видеть несуществующие достоинства, их списали как неудачное приобретение.

– Кто из нас убил вашего брата? – вдруг спросила Элизабет.

Дигби подбирал мелодию из свежего лондонского мюзикла, неуклюже и слишком громко.

– А вы как считаете? Умница здесь – вы.

– Не такая уж я умница, как меня выставляет тетка. Но мне хватает ума, чтобы задуматься, почему вы позвонили именно мне с просьбой встретить вас в Саксмундхэме. Мы же никогда особенно не дружили.

– Наверное, решил, что это упущение пора исправить. И вообще, раз мне понадобилось, чтобы меня бесплатно подбросили в Саксмундхэм, то кому было звонить?

– Допустим. А еще вам требовалось алиби на время поездки на поезде.

– Алиби у меня было. Меня узнал билетный контролер, у меня завязался в вагоне любопытный разговор об испорченности нынешнего поколения с пожилым джентльменом. Надо полагать, он меня тоже запомнил. Я смогу доказать, что ехал в том поезде, и без вашей помощи, моя дорогая.

– А как насчет доказательства того, где вы сели в поезд?

– На станции «Ливерпуль-стрит». Но там была такая толпа, что вряд ли кто-нибудь заметил меня. Пусть Реклесс доказывает, что меня там не было. Откуда у вас вдруг такая подозрительность?

– Никакой подозрительности. Я не понимаю, как это могло бы у вас получиться.

– Спасибо – хотя за что вас благодарить? Полиция недоумевает вместе с вами.

Элизабет поежилась и неожиданно выпалила:

– Эти руки – какой ужас! Кошмар! Вам так не кажется? Особенно для писателя… Кошмар – и очень многозначительный. Вряд ли вы его так сильно ненавидели.

Дигби снял руки с клавиш и крутанулся на табурете, чтобы оказаться к ней лицом.

– Я его вообще не ненавидел. Разве я похож на убийцу?

– Вы единственный, у кого был мотив. Целых двести тысяч!

– Только когда я женюсь. Как вы насчет того, чтобы предложить свою кандидатуру?

– Нет, благодарю. Мне нравятся мужчины с IQ примерно как у меня. Мы друг другу не подойдем. Для клуба вам нужна совсем другая: яркая блондинка с бюстом сорок дюймов, сердцем из золота низкой пробы и счетной машинкой вместо мозгов.

– О нет! – возразил Дигби. – Что мне необходимо для клуба, я сам знаю. Теперь, когда у меня завелись деньги, я могу это оплатить. Мне подавай класс.

Дверь кабинета приоткрылась, мисс Колтроп просунула в щель голову и окинула их удивленным взглядом.

– Я потеряла одну из своих новых записей. Ты, случайно, не видела ее?

Племянница с безразличным видом пожала плечами, а Дигби вскочил и стал добросовестно озираться, словно надеялся, что магнитная пленка материализуется на пианино или высунется из-под подушки. Элизабет, наблюдая его бесполезное рвение, подумала: «Прямо безупречный джентльмен! Раньше он не выказывал к тетушке подобной предупредительности. Что за игры, черт бы его побрал?»

Поиски, разумеется, не увенчались успехом, и Дигби уставился на мисс Колтроп с умоляющей улыбкой.

– Мне очень жаль. Здесь ее вроде нет.

Селия, ждавшая с плохо скрываемым нетерпением, поблагодарила его и вернулась к работе. Как только за ней закрылась дверь, Дигби сказал:

– Она приняла это спокойно, не правда ли?