Он ждал ответа, и я не придумала ничего лучшего:

— Да.

Алла-тенг кивнул. Как будто услышал именно то, на что рассчитывал.

— Могучий учил, что смерть — счастье для воина. Разумеется, если бы наши мужчины не умирали на границе, Гау-Граз не выдержал бы тяжести перенаселения. Как видишь, и тут мы имеем объяснение, в котором Он не принимает участия… — В старческих глазах снова мелькнули иронические искорки. — Тем не менее, когда пришел дембель, вся Обитель день и ночь говорила с Ним, молясь, чтобы это было не навсегда. Иначе случилась бы катастрофа — уже через несколько лет. Голод, кровь, междоусобицы из-за земли и женщин… и это лишь начало. Через поколение великий Гау-Граз вообще перестал бы существовать. Наша жизнь невозможна без войны. Без колоссальной доли смерти.

Он перевел дыхание: тяжело, с грудным хрипом. Устроился поудобнее, набросил на колени край кошмы. Образовалась пауза — естественная, спокойная, без гебейной нарочитости и тяжести, — и в продолжение этой паузы я пыталась переварить новую информацию и неизбежный вывод из нее: а ведь он прав.

— Вы не зависите от смерти, — вдруг негромко произнес он, — а потому можете принимать ее такой, какая она на самом деле. И боитесь… жаль.

Умолк. На этот раз молчание почему-то вышло тяжелым, неудобным, будто в присутствии покойника.

— Подожди, — я подобралась: не упустить, ухватиться за ускользающую ниточку, — ты говоришь, пришел дембель. Как? Откуда он пришел? Кому это было нужно?!

— Не знаю. — Алла-тенг тоже встряхнулся, вернул на лицо усмешку. — Сначала мне казалось, будто его устроили вы, глобалы. Но по зрелом размышлении я понял, что это невозможно. Для вас великий Гау-Граз слишком мал, чтобы додуматься до его разрушения изнутри. Кроме того, Могучий нас услышал. А глобалы никогда не сворачивают с пути. Никогда не признают своих ошибок.

— Откуда ты так много о нас знаешь?

Старик пожал плечами:

— Разве много? Я просто смотрю и вижу. Я никогда не был на границе, не проходил посвящения оружием, я слишком давно живу под звездами. Мои глаза не застилает ни ненависть воина, ни заблуждения юноши… Но твой вопрос о дембеле — из числа вещей, необъяснимых без привлечения Могучего и Его воли. А значит, мой ответ не будет тебе интересен.

— Ты и сам не веришь в своего Могучего.

Вырвалось; не обязательное, лишнее. Алла-тенг с неудовольствием задвигался, по кошме на его коленях пошли судорожные волны.

— Ты звала меня для того, чтобы поговорить о моей вере?

— Нет.

— Тогда я тебя слушаю, только побыстрее. Я устал.

Я еще больна, я медленно соображаю. Я позволила ему обсуждать со мной неизвестно что, а теперь он уйдет раньше, чем я успею спросить о чем-то важном. Впрочем, он все равно не ответит, если не сочтет нужным… Немощный старик, психологически он гораздо сильнее меня. Сначала огорошил сообщением о смертельной опасности, грозящей мне единственно из-за цвета глаз и волос… потом дал понять, что прекрасно знает предысторию моего появления здесь… затем сбил с толку своим вопросом о смерти… какого черта?! Почему я даю этому человеку возможность вести меня туда, куда хочется ему? Почему не возьму ситуацию в свои руки?

Бессильная злость: на непонятного и превосходящего противника, на себя саму. Что-то подобное я уже испытывала… очень давно. Или нет, не очень…

Во время допроса передатчицы.

Алла-тенг ждал. Он действительно выглядел хуже, чем в начале нашего разговора. Как будто еще больше воздуха ушло из-под серой кожи, скомканной в висячие складки… Неужели — он?

— Я хотела поговорить с тобой о Гаугразе, Алла-тенг. Который, как ты говоришь, не может жить без войны и смерти. Но ты, наверное, не знаешь, что такое настоящая война Глобального социума. Ты прав, для него Гауграз слишком мал. Одна бомба, одна вспышка — и все.

Старик приподнял брови:

— Зашло так далеко?

Молча кивнула. Скоро можно будет не сдерживаться.

— Но почему? Почему именно теперь?

— Потому что такова воля Могучего. — Я саркастически хохотнула. — Небесная молния: убедительно, правда? А если тебя не устраивает такое объяснение, то есть еще одно: из-за ваших девушек. И тех, кто за ними стоит. Деструктивщицы уничтожают наши города, убивают детей, да и взрослые у нас, как ты знаешь, боятся смерти! Этого страха хватит, чтобы одним махом уничтожить Гауграз, и вы это понимаете, иначе не засылали бы к нам передатчиц. Но передатчицы в отличие от деструктивщиц со своей ролью не справляются. Поэтому я предлагаю переговорить напрямую.

— Со мной?

Это прозвучало устало, как вздох. И я сию же секунду поняла, поверила: не с ним. Но он должен мне помочь. Если его интересует что-то, кроме собственной скорой смерти.

Не может не интересовать. Ведь он же не удивился, ни капли не удивился тому, что я сказала. Он все понял, не переспрашивая ни единого слова. Он чересчур много знает о нас… то есть о Глобальном социуме. Он должен знать и то, что интересует меня.

— А с кем? Мне говорили, влияние Обители ослабевает по направлению к северу. Значит, есть какая-то альтерна… другая сила, которая опирается не на оружие и не на веру в Могучего, а на что-то еще. Скажи мне, Алла-тенг. Это важно. Дембель, дестракты, передатчицы — ведь это одна цепочка, и если ее конец упирается не в Обитель, то куда?… Кто на Гаугразе хочет покончить с войной, обладая достаточной властью?

— Но недостаточными знаниями.

Я кивнула:

— Да. Потому ник чему хорошему это не приведет. Только к катастрофе. Наконец-то мы с тобой поняли друг друга, Алла-тенг.

Старик тяжело поднялся на ноги; слегка пошатнулся, но равновесия не потерял. Он явно собирался уйти, чем снова вверг меня в замешательство. Неужели мои слова прозвучали как сигнал к прощанию? Но ведь мы еще не…

— Подумай, Юста-тену, — сказал он сверху, и я тоже поспешила встать на ноги, вровень с ним. — Подумай, что ты выбираешь: правду или тень Врага? Гостеприимство Танна-тенга, если он еще жив, не затянулось бы надолго: мальчику сейчас более чем когда-либо необходимо оружие… Но ведь ты, кажется, хочешь остаться на Гау-Гразе?

Он двинулся к выходу, и я шагнула следом; к горлу подкатил кашель, и едва-едва получилось выговорить:

— Да.

Алла-тенг обернулся, придерживая дверную створку, а может, и держась за нее:

— Пятнадцать лет назад перед одной женщиной стоял примерно тот же выбор. Признание Вражьей тени или же правды, с одинаково неприятными последствиями. Но она отыскала третий путь.

Я несколько раз сглотнула, справляясь с кашлем:

— Какой?

Нури-тенг до сих пор старался на меня не смотреть. Хоть я и по самые брови завернулась в накидку, стараясь к тому же, чтобы тень от выпуклого жгута-обруча падала на глаза. Смешной.

Я уже вполне освоилась с ездой на спине животного лошади и даже находила в этом некоторое удовольствие. Седло мне подобрали почти такое же удобное, как индивидуальное кресло в капсуле, покачивало в нем немногим больше, чем на скользилке, и, несмотря на все ту же накидку, ограничивающую поле зрения, сверху, с лошадиной спины, открывался неплохой обзор.

Наш путь лежал стратегически на север, но пока, если я еще не напрочь позабыла географию Гаугразской экосистемы, скорее на восток, по склону пологой горы Ненны, 988 метров над уровнем моря. Уровень моря синел и серебрился внизу, по правую руку, и под ним хорошо просматривались очертания подводных скал, окруженные белыми ожерельями пенных бурунов.

Сверху носились туда-сюда белые птицы чайки и какие-то темные птицы похожей формы: может быть, бакланы, а возможно, тоже чайки, только под другим углом к солнечным лучам. Слева наклонной плоскостью тянулся бок горы, поросший жухлой травой и кое-где кустарником в ярко-красных ягодах. Как они называются и пригодны ли в пищу, я не вспомнила.

Нури-тенг над ел поверх обычного длинноподолого одеяния еще одно, светло-серое и тоже похожее на конусиль, только с капюшоном. От постоянной вибрации — юный служитель не особенно твердо держался в седле — капюшон то и дело сползал на шею, и Нури-тенг судорожно его поправлял, каждый раз коротко зыркая в мою сторону. И снова подчеркнуто отворачивался.