Жених встал по стойке смирно с военной выправкой, схватил меня за руку и гаркнул командным голосом: «Равняйсь! Смиирно! Шагом марш! Разговорчики в строю! Двинули!»
Потом было веселье и тёплое, домашнее застолье. Только близкие, любимые и любящие. Сашку любили все. Его нельзя было не любить. Утром мы улетели в Москву, затем поездом добрались до таинственного городка Себеж. Там ждал нас общий дом. Но… попали мы в него не сразу.
Про Сашку можно писать вечно. Он прожил короткую, счастливую и переполненную приключениями и чувствами жизнь. Его не стало в двадцать восемь лет. Всего лишь двадцать восемь лет. Много? Мало? И то и другое. Ушёл быстро, наверное, легко… Он не хотел становиться старым, считал жизнь после тридцати издёвкой и «мечтал» быть похороненным у дороги. Всё выполнили точно. Но в моих мыслях и в каждой моей клеточке он живёт до сих пор, помогает мне, любит, шутит и подтрунивает.
Утром в аэропорт приехали дружной пьяной кодлой. Пьяные были все, кроме, теперь уже нашей с Сашкой дочки, Ольки. Олька шустрая, толстая, болтливая и маленькая. Сашка познакомился с ней просто, особо не сюсюкая, подошёл и сказал: «Привет, дочура. Прости, что долго не приезжал. Служба, видишь ли». Дочура вытаращила на новоявленного папа огромные карие глазёнки, подёргала его за щёки, нос, пнула на всякий случай по ноге и прыгнула на шею с воплем: «Чё привёз, папа?!» Дед с бабкой почти в обмороке, Сашка лыбится. Так что в аэропорту Олька ходила за папаней хвостом, доставала вопросами, счастливо заглядывала в глаза. Папаня таскал её на руках, крутил, вертел, радовался. Улетали втроём. Провожающих набралось человек тридцать.
Так как время до посадки оставалось много, все направились в столовку, вытащили коронное питьё на орешках, заказали закуску и чуть не пропустили вылет, потому что напрочь забыли, для чего здесь собрались.
Посадив Ольку на плечи и запустив меня впереди, что б перед глазами была, Сашка пёр чемоданы и на ходу пытался достать билеты и паспорта. Это получалось плохо, т. к. Олька отпинывала его руки и заливалась оглушительным смехом где-то в контроктаве. Доскакав до стойки регистрации, Сашка поставил Олёшку на пол, судорожно рыская в карманах и озираясь по сторонам, орал: «Оля, вон иди оттуда! Щас уедешь с чемоданами». А Оля, как волчок, крутилась возле чёрной ленты, по которой катились наши сумки и вопила: «Там маня кука!»
Девчонка за стойкой нервничала, регистрация заканчивалась. Я полезла за кукой. Меня шуганул какой-то мужик, Сашка побелел и, собрался было уже спросить у мужика, «зачем ты это сделал», как раздался радостный трубный Олькин басок: «Кука, Сука. Сука» Регистраторша укоризненно глянула на дебильных родителей, а Олька рванула к выходу из аэропорта, «матерясь» и подпрыгивая. Я скакала за ней, Сашка топал следом, регистрация почти закончилась.
В дверях топтался дед. В руках держал куклу и поросёнка Хрюшу. Олька взвизгнула на весь аэровокзал: «Дед! Сука! Сука!» Я покраснела. Сашка начал истерично хихихать, сползая на пол. Олька прижала Хрюшу к себе, гладила его и приговаривала: «Сука, сука, сука». Сашка зашёлся в икоте. Я врезала ему по спине, подхватила Ольку и только собралась рвануть на регистрацию, как дед цапнул меня за юбку и начал: «Вот, Саша, она ведь меня, эта Олька, как опозорила. Вёл её в садик, а там зоопарк, ну, забор деревянный, а в заборе щёлочка. Вот. А в щёлочку видно зверушек. Ну, думаю, пусть дитё посмотрит на зверушек. Приподнял я её, а она смотрит и орёт „Ибут! Ибут!“, да, понимаешь ли, так громко орёт. А люди на работу идут. Оглядываются. А что мне делать. Я давай тоже орать, мол, да, Олечка, верблюд, верблюд. Но разве ж эту трубу переорёшь. Стыдно было. Ты уж не обижайся».
На регистрацию успели. В самолёте мы с Олькой дружно засопели. Она на коленях, я на плече у Сашки. Сашка сидел довольный, изредка выпускал гоготок, вспоминая «суку» и приговаривал, гладя наши головы: «Во, блин, чумой обзавёлся! Ёлы-палы…»
Военные городки совка. Уникальное место, надо вам сказать. Для человека, прожившего всю свою бессознательную и сознательную жизнь довольно в большом городе миллионнике, привыкшему к свободе перемещения и поступков, они, на первый взгляд, казались тюрьмой, да и на второй, третий, десятый…
Пропускная система. Тщательная проверка перед заселением, жёсткий контроль на протяжении всего времени. Жизнь под колпаком. Но сначала мне нужно было тупо туда попасть. А это не так просто.
До Москвы долетели спокойно. Сашка смирился с приобретением двух чумовых дурынд. Мы с Олькой смирились с необходимостью считаться с его мнением. Этап притирки не существовал. Всё шлифовала и округляла она, святая и вечная, Любовь.
Приземлились в Домодедово. Глава нашего малость шарахнутого пыльным мешком семейства не в первый раз совершал подобный бросок и поэтому быстро доставил нас на Рижский вокзал. Ночь на поезде и здравствуй, неведомый город, с таким необычным для совка названием – Себеж.
Но ничего необычного в нём не было. Единственным чудом оказались озёра, обнимавшие серый, затрапезный городишко с трёх сторон, да лебеди, белые, чёрные, гордые птицы однолюбы. Символично.
В военный городок нас не пустили. Сашку пустили и служить заставили. А мы с Олькой жили месяц в съёмном домике без удобств, Сашка приезжал два – три раза в неделю. Шла проверка. Мы ждали. Квартира, подготовленная заботливым Сашкой, стояла пустая.
И вот, наступил торжественный момент запуска двух мин замедленного действия за колючую проволоку. Сашка волновался жутко. Аж побледнел. А, ну, как не понравится, и эта дурында рванёт обратно в свой весёлый кабак. А дурында так же находилась в метаниях и переживаниях, вдруг Сашке надоест и она, и чумовая Олька, и всё вместе взятое.
В таком «приподнятом» настроении мы подъехали на кпп. Бойцы с автоматами, железные ворота, колючая проволока. Олька поскакала рассматривать автомат. Потянула ручонки, боец гаркнул, она топнула, Сашка оттащил её и пригрозил отвезти обратно. Присмирела. Пройдя проверку документов, мы поехали дальше.
Я ощутила ужас. Мне предстояло жить в клетке. Десять четырёхэтажек, несколько маленьких магазинчиков, госпиталь, штаб, гарнизонный дом отдыха. Всё! Фальшиво улыбаясь, пошла к дому. Квартира оказалась чистенькой двушкой, мебели не было никакой. В ванной стоял странный зверь, от пола до потолка, с дверцей печной. Сашка познакомил – титан, топится дровами – вода греется, ты – моешься. Я зарыдала. Олька принялась подвывать, а Сашка ржал.
Вечером намечались гости – сослуживцы. Еду готовить, пока, было не в чем. Мы купили кое-какую посуду, ещё разной кухонной утвари, ну, и так, по мелочам. Из местной столовки притащили какую-никакую еду. Ждём. Ни стола, ни стула… ничего. Олька спит в ванне на одеяле. Мы сидим на полу.
Звонок. Открываю и чувствую, что настроение абсолютно вертикально ползёт вверх! Впереди, перед самым входом, стояли два взрослых мужика и держали стол. За ними целый отряд солдат, ограбивший Мойдодыра. Сашка отодвинул меня в сторону и, скомандовав «заноси», смылся на кухню. Наша норка ожила. Затопали кирзачи, заматерились мужики, зазвенели стаканы, мебель, с глухим стуком, занимала свои места.
Когда отряд Мойдодыра разгрузился, Сашка вручил им увесистый пакет, коленом под зад вытолкнул зазевавшегося бойца, закрыл дверь и заорал: «Мужики! Гуляем!» Я металась по квартире в поисках еды, а гости, уже пили, закусывали и ржали надо мной. Самый старший, Вовка, навсегда приклеил ко мне прозвище: «Саня, да она у тебя белка, точно. Глянь, как скачет. Ты чё скачешь, дочка? Иди, дядя тебе водки нальёт». Я плюнула на пропавшую еду и уселась за стол. А на столе… всё там было. Закуска домашняя, выпивка, соки, фрукты, даже икра. Откуда? Оказалось, что нас давно ждали и готовились. Хотели заранее обставить квартиру, накрыть стол, но зловредный Сашка не захотел. Сказал, что хочет увидеть, готова ли его жена стойко переносить «все тяготы и лишения воинской службы». Я потупилась… ревела же… А они поржали и рассказали, что их жёны вообще хотели сбежать, так что пришлось их привязывать. Шутники.
