И ушел, оставив Патрика в полной растерянности – ни с чем подобным он в жизни не сталкивался. А в колдовство самую чуточку верил, как многие ирландцы. Осколки стакана валялись на прежнем месте, и никаким «фокусом» объяснить это было нельзя…

Вот тут подозрения Мэри превратились чуть ли не в уверенность. Оживающие куклы и гостьи, смерть Джейн и то, что она рассказала о дяде, сорвавшиеся три раза подряд свидания, наконец, сегодняшний случай… Так она и сказала Патрику – что опасается колдовства дяди, опасного в первую очередь для Патрика – дядя, она уверена, ей вреда не причинит.

Патрик не то чтобы ее высмеял, но отнесся к ее словам довольно скептически. Сказал: он еще верит, что самые настоящие колдуны могут жить где-нибудь в ирландской глуши, разные слухи ходят, но в огромном Сан-Франциско, в середине двадцатого века?! Он, без пяти минут инженер, рациональный технарь, поверить в такое никак не может. По его твердому убеждению, все можно объяснить, не привлекая ничего сверхъестественного. Скажем, всё это – гипноз, вещь вполне материалистическая. А сорвавшиеся свидания… Простое совпадение, целая их цепочка. Всякое в жизни случается. Он сам недавно читал в достаточно серьезном журнале про одного англичанина, в которого молния ударяла трижды, а после его смерти ударила в его надгробие…

И все же Мэри он до конца не убедил, как ни старался. Расстались они, так ничего и не решив относительно будущего. Патрик сказал: как бы он к ней ни относился, не может себе позволить жениться, когда до окончания колледжа остается чуть меньше года. Ему просто не на что будет содержать жену, и с его стороны было бы крайне безответственно пойти на такой шаг. Так и расстались, ничего толком не решив…

А назавтра случилось уже настоящее несчастье. Приехав навестить родителей, Патрик оступился на крыльце, да так неудачно, что сломал позвоночник. Врачи разводили руками: медицина тут бессильна, остаток жизни парень проведет в инвалидной коляске…

Тут уж не было речи не то что о женитьбе, но и о дальнейших свиданиях. Патрик сам сказал, что Мэри следует его забыть, как будто его и не было. Будущего у них нет. Мэри какое-то время была в жутком состоянии, плакала, не могла есть. Не сомневалась теперь, что это всё – дядя. А он по-прежнему был с ней мягок и заботлив – но теперь Мэри его откровенно боялась…

А через полтора месяца все семейство переехало в Корею. Мэри первое время писала Патрику, но он не отвечал. Она перестала писать, и через какое-то время боль и тоска сгладились. И вот теперь случилось что-то до ужаса похожее. Тут Мэри начала плакать и сказала, что боится за меня, что и со мной может приключиться какое-нибудь несчастье, а потому нам не следует больше видеться. Как я ее ни утешал, она осталась удрученной и откровенно испуганной. Так и расстались, ничего толком не решив – как когда-то они с Патриком…

Проводив ее, я собрал в кулак чувства и постарался все трезво обдумать. Ни в какое колдовство я по-прежнему не верил. Объяснение само собой подворачивалось крайне убедительное. Собственно говоря, его нашел Патрик…

Гипноз. Обычная вещь, не имеющая отношения ни к чему сверхъестественному. Просто-напросто ее дядя был сильным гипнотизером. Вот и внушал девочке, что ее куклы оживают, что к ней приходят гостьи. Из самых лучших побуждений – развлекал любимую племянницу. А то, что он доставал лакомства из воздуха, – ловкость рук и не более того. Я сам видел в цирке в Литл-Роке, как фокусник доставал из прически девушки золотые двадцатидолларовики, а из цилиндра – кроликов, утку и букеты самых настоящих цветов. Колдовства в этом не было ни на цент – всего лишь ловкость рук. Случай со стаканом опять-таки можно преспокойно объяснить гипнозом: дядя сам разбил его об стену, а Патрику внушил, что он спокойно сидит на прежнем месте. Сорвавшиеся свидания и несчастный случай с Патриком – цепочка совпадений, а смерть Джейн последовала от самых что ни на есть естественных причин.

А вот на меня гипноз не действует, знаю совершенно точно. Был в Париже на выступлении какого-то сильного французского гипнотизера, говорили, знаменитого. Он как раз приглашал желающих из публики и проделывал с ними разные штуки. Моему другу Джонни он внушил, что тот вовсе не военный летчик, а танцовщица из кабаре. Джонни пел, танцевал, даже голос у него явственно изменился, стал похож на женский. Причем он сам не помнил, что с ним такое было, даже не верил мне, когда я подробно рассказывал, как он выплясывал, выбрасывая ноги, как заправская танцовщица в коротенькой юбчонке, как играл глазами и жеманился, когда за «танцовщицей» стал ухаживать другой зритель, пожилой, толстенький, лысый, которому гипнотизер внушил, что он – молодой гусарский лейтенант.

Так вот, я сначала вышел на сцену вместе с Джонни – только у этой знаменитости ничего со мной не получилось, и в конце концов он так и сказал: «Вы, молодой человек, совершенно не поддаетесь гипнозу». Так что я совершенно успокоился: уж со мной-то у клятого дядюшки ничего не выйдет, хоть он лоб себе разбей. А значит, план остается прежним: уговорить Мэри сочетаться со мной браком и отправить ее в Штаты к отцу. Втолковать ей, что все дело в гипнозе и бояться ничего не следует, не стоит и повторять всякие глупости о колдовстве.

А на следующий день Мэри мне позвонила и попросила приехать, если есть такая возможность. Голос у нее был совершенно другой – беззаботный, даже веселый, ни следа вчерашнего дурного настроения и уж тем более слез. Я обрадовался и спросил: уж не изменилось ли что? «Кажется, да, и в лучшую сторону», – сказала она определенно кокетливо – ну абсолютно прежняя!

Понятно, я помчался к ней как на крыльях. Пытался догадаться, что могло измениться в лучшую сторону. В конце концов решил: отец понял, что погорячился, и решил дать согласие на наш брак. Другого объяснения просто не подворачивалось – иначе почему Мэри такая веселая?

Мэри в гостиной не оказалось! В гостиной сидел пожилой кореец, респектабельный, вальяжный, с бриллиантовой булавкой в галстуке, при массивных золотых часах. Я прожил в Корее достаточно долго, и корейцы мне уже не казались все на одно лицо. И мне показалось, что я в нем усматриваю определенное сходство с отцом Мэри. Дядюшка, чтоб его черти взяли? Я все еще таращился на него в изумлении. И помаленьку стал закипать. Подумал, что они, подслушав наш разговор, заперли Мэри дома, а дядя, забрав у нее ключи, отправился сюда. Другого объяснения просто не было. И я спросил неприязненно, не видел причин с ним деликатничать:

– Чем обязан? Вы никак дядюшка Пак?

– Вы очень сообразительны, молодой человек, – сказал он, улыбаясь одними губами.

– Что с Мэри? – спросил я резко, начиная отходить от изумления, чем дальше, тем больше сменявшегося злостью.

– О, с ней все благополучно, – ответил он с той же ухмылочкой. – Я надеюсь, вы извините мою маленькую мистификацию.

– Вы о чем? – непонимающе спросил я.

И он заговорил… голосом Мэри! Тем самым, беззаботным, веселым, кокетливым. Повторил все, что она мне говорила полчаса назад. Я ничего еще толком не понимал, но начал уже подозревать, что мне звонила вовсе не Мэри…

– Я понимаю, вы удивлены… – сказал он, так и не убрав с лица улыбочку. Как бывает у многих азиатов, хорошо умеющих скрывать свои чувства, его лицо напоминало лицо статуи.

Я не собирался предоставлять ему инициативу. И ответил, изо всех сил стараясь, чтобы мой голос звучал так же бесстрастно, как у него:

– Не особенно. Видывал в цирке и не такое. – и не удержался от шпильки: – Вы, я так понимаю, чревовещатель? А знаете, в цирке вы бы зашибали неплохую монету…

Что бы он там ни чувствовал, на лице ничего не отразилось.

– Никогда не думал о карьере циркача, мои нынешние занятия меня полностью устраивают. Мне кажется, вы уже поняли, кто я?

– Ну, тут нет ничего мудреного, – сказал я, садясь – как-никак я был здесь у себя дома. – Дядюшка Пак, я полагаю? С чем пожаловали?

– Давайте говорить без дипломатии, – сказал он. – Мне бы хотелось, чтобы вы оставили Мэри в покое и навсегда забыли о ней. Может быть, вы хотите денег?