Он сосредоточенно вглядывался в воду. Бросал иногда руку, зажимал кулак и совал быстро в рот. Многоножки, всякая живая мелочь - вкусно, он облизал пальцы. Глаза маленькие и отчаянные смотрели сквозь спутанные клочья волос.

   - Зыза, - укоризненно сказала мать.

   Она обычно ничего не говорила. Могла оттрепать здорово тяжёлой ручищей по плечам, спине, дёрнуть за ухо, но он не обижался. Ей можно, потому что она искала его уже в сумерках в самых верхних и тонких ветвях на деревьях, раскачиваясь и норовя свалиться оттуда. Неловкая и грузная карабкалась, срывалась, опять карабкалась и звала. Или шла к холмам. Иногда, даже уйдя слишком далеко, он возвращался. Злился, но шёл назад. Слышал в её голосе тревогу и страх за него. За него. Больше никому не было до него дела. Только она заплачет, если он исчезнет. Беззвучно сморщится, скривится, и слёзы покатятся по щекам.

   - Зыза, - опять сказала мать, - ы!

   И она мотнула резко крупной лохматой головой. "Ы!" Не ходить. Всегда так. Все копают и собирают сладкие сочные кло. А он ловит в заводи секву. Это - "Ы!" А если все с копьями посыпались на голову быстроногого рогача, и он тоже, - это "У!" А идти к пещере - это "Ы!"

   Зызой он называл стрелу, это слово получилось у него первым. Слово приросло к нему, стало именем.

   Он обиженно выдохнул. Заросли травы ожили. Шорох пробежал, высокие сочные травины заколыхались. Трясина влажно чвякнула. Это спрыгнули с гнёзд двуногие крикливые клокчи, побежали суетливо по воде, захлопали кожистыми отросткам по толстым своим тушам. Беззубые клювы зашлёпали от страха. "Поймать толстую неповоротливую клокчу - это "У!" - думал обиженно Зыза. - А пойти к пещере, к логову Живущего без племени, это "Ы!"

   Но он уже пробирался по узкой кромке вдоль болота. Дальше топь переходила в засушливую земляную корку. Побежал, не оглядываясь. Лишь бы старшие не погнались, чтобы побить отщепенца. Он не боялся их, он боялся не успеть. Потому что дыхание Живущего без племени становилось всё тише. Шаткий, неуверенный его шаг заставлял бояться. Бояться, что однажды придёт, а его никто не встретит. "Нет, конечно, будут лежать в углу кости и мясо Живущего без племени, - думал Зыза, - и даже укутаны будут в его старую шкуру, и точь-в-точь как у него, перехвачены той кожаной штуковиной, всё будет то же, а сам Живущий без племени уйдёт. Навсегда".

   Зыза это видел уже не раз. Иногда уходил кто-то во время охоты, иногда исчезал какой-нибудь старик, давно не покидавший пещеру, где жило племя. Живое исчезает, будто высыхает ручей в засуху. Иногда по исчезнувшему плачет его жена или мать, иногда никто не плачет, тогда он словно убитая клокча. Её едят.

   В первый раз его сюда принесла на горбушке мать. Он подрался с Юхой, покатился кубарем с валуна, подскочил и тут же свалился как подкошенный. Почему-то не мог пошевелить ногой, заскулил тихонько от боли.

   Мать долго шла по зарослям и тропе рогачей, тяжело дышала, но шла и шла, тащила его, всё дальше уходя из долины к реке. Было уже темно. Живущий без племени показался огромным, на две головы выше матери. И эти руки, у него столько пальцев... В отсветах костра они казались ещё длиннее. Не было произнесено ни слова. Мать положила Зызу на землю, Живущий без племени склонился. Зыза теперь молчал, только крутился на месте юлой, норовил уползти в тень, в заросли. Мать тяжёлой ладонью тыкала в плечо или придавливала к земле, заставляя не двигаться.

   Живущий без племени ухватил голову Зызы под подбородок, прижал чуть и выпоил какую-то горечь-горькую, и тот, уставившись в чёрное в светящихся точках небо, обмяк и уснул. Когда же проснулся, так и остался лежать, замерев, - небольшая пещера распахивалась широким входом навстречу солнцу, а потолок был весь усеян рисунками. Где-то шумела волна, набегая на берег, солнечные блики плясали на потолке пещеры и, казалось, что фигурки зверей и людей живые. Они неслись вскачь по своим неведомым просторам, скакали и бежали, будто у них там, в том их крае, каждый день счастливая охота, не мучал голод и никогда не приходили люди из племени носорога с копьями и топорами...

   Этот потолок Зыза рассматривал не один раз, заползши на лежанку Живущего без племени. Зыза не умел расспросить, почему тот живёт один, где все из его рода, но видел, что Живущий без племени не похож ни на кого из тех, кого знал он. Каждый раз, отправляясь сюда, боялся, что больше не услышит шаркающих шагов и тихого голоса, и рассказов, язык которых не понимал. Он тогда долго жил в пещере - с ногой, увязанной в хитрую путаницу из веточек и прутьев. С такой ногой далеко не упрыгаешь. Днём Живущий без племени обходил свои ловушки. Приносил мелочь, так, на один присест, но делил всё поровну. Поев, они садились на берегу. Живущий без племени говорил. Зыза не понимал.

   - Ты совсем зверёныш, - говорил Живущий без племени. Лицо его кривилось, то ли силилось заплакать, то ли засмеяться. - Когда я шёл сюда, видел много разного. Были и такие, как ты, были другие. Таких, как мы, не осталось никого.

   Зыза слушал, повернувшись к говорившему, и ничего не понимал. Но ждал. Живущий без племени видит, что он не понимает, он это так не оставит. И точно.

   Тот опять начал говорить, и руки его с длинными пальцами вдруг ожили. Он растопырил их веером, приставил к голове, запрокинул голову и принялся реветь, и вдруг появился рогач. Зыза смотрел, разинув рот. Вот руки Живущего без племени слились и принялись извиваться, огромная голова змеи метнулась в Зызу, дала больно в лоб. Зыза свалился и беззвучно и судорожно захохотал. А Живущий без племени уже сидел притихший и смотрел на него. Глаза его были, как если бы сейчас мать смотрела на Зызу, радовалась и хотела сказать: "У!"

   - А потом мне встретился зверь с крыльями, на двух ногах, стоявший на одной. Клюв у него такой, что перекусил бы тебя надвое.

   Живущий без племени встал, согнул и поднял одну ногу и сложил руки за спиной, потом вдруг вымахнул руки, приставил к голове, собрав пальцы в щепоть и вдруг с резким воплем разомкнул их, ткнул Зызе по рёбрам, ухватил его и отбросил. Тот вскочил, вскинулся угрожающе, зарычал. Он не ожидал, что хватка будет столь сильна. Слишком слабым казался Живущий без племени. Но увидел, что тот опять тихо сидел на своём камне. И тоже умостился рядом.

   Потом они долго молчали. Стемнело. Костёр доедал полено. Зыза притащил ему ещё. Огонь не любил голодать, у огня свои правила. А человек любил греться у костра. И если уснёт огонь, то на чём они с Живущим без племени завтра будут жарить добычу.