Калли откинулась на спинку одного из стульев, закусив губу. Она слишком сильно всколыхнула Дома в нем. Лучше всего, если она заткнется и начнет свои сражения. Если бы она была умна, то сейчас сменила бы тему и отвлекла его.

– Разве ты не хочешь поговорить о человеке в форме в аэропорту?

Шон повел плечами, словно пытаясь сбросить напряжение.

– Он не показался тебе знакомым?

– Нет.

Она покачала головой, благодарная ему за возвращение к делу.

– Только форма. Она выглядела по-военному… Но не совсем походила на стандартную. – Калли попыталась представить, что изменилось в ее голове, но ничего не вышло. – Что-то было не так. Может, цвет?

– Полевая форма? – спросил Шон.

Калли нахмурилась.

– Что?

– Камуфляж, – подсказал Торп.

– Нет. Она была бледно-голубой.

Шон нахмурился.

– Как Береговая охрана? Бледно-голубые рубашки с темно-синими брюками?

– Нет. И мундир, и брюки были одного цвета. Скорее серовато-голубого цвета. И они, конечно, были наряднее. Почти официальные. На куртке нашивки, медали и все такое.

– Ты имеешь в виду знаки отличия?

Он выглядел удивленным.

– Да. Много нашивок с шевронами, плетеных веревок и прочего дерьма.

– Ты узнала что-нибудь из этого?

Калли подняла руки.

– Когда бы у меня было время изучить военную форму?

– Принято. – Шон нахмурился. – У него была шляпа?

– Да. Типа берета. Он думал, что был настоящим мачо, скажу я вам.

– Ты случайно не слышала, как он представился, назвал звание или род службы?

– Нет, он ничего такого не говорил. Он сказал людям, что встречается со своей девушкой, но что она не сошла с рейса. Несколько человек помнили, как я садилась в самолет, так что он знал, что я была в салоне. Он заставил старушек обыскивать туалет. Когда какой-то чувак направился в курительную, я выскользнула со своей сумкой и поймала такси. Остальное ты знаешь.

– И ты никогда раньше не видел эту форму? – спросил Торп.

Калли сделала паузу, роясь в памяти.

– Мне кажется, что видела. Но это было целую вечность назад. Я просто не могу вспомнить, где.

Теперь, когда она вспомнила об этом, то пролистала воспоминания, годы, места. Ни разу с тех пор, как она прибыла в «ДоминионЕ». Не тогда, когда она сбегала до этого. Дома. С ее отцом.

– Подождите! Приходил мужчина. – Ее сердце бешено колотилось. – В наш дом. Незадолго до убийств. – Воспоминание обострилось, обретая четкий фокус. – Мужчина постарше – не такой, как тот молодой парень из аэропорта. Но я думаю, что они носили одну и ту же форму. Мой отец отвел его в кабинет. Они спорили. Я помню это, потому что папа почти никогда не повышал голос. Он сделал это в тот день. Когда я спросила его об этом позже, он просто сказал, что этот человек настаивал на политическом пожертвовании и не хотел принимать отказ. Я не стала возражать.

Шон нахмурился.

– Ты когда-нибудь снова видела пожилого мужчину в форме?

– Нет. Мой отец был затворником. Он встречался с очень немногими людьми, особенно в доме. Когда я была ребенком, единственным человеком, который приходил регулярно, был какой–то медицинский исследователь, доктор… Асланов, думаю.

Калли нахмурилась.

– Но он перестал приходить, когда мне было десять или около того.

Шон нашел листок бумаги и сделал несколько заметок.

– Да, я знаю, кто он такой. Доктор Асланов исследовал рак. Я знаю, что твой отец финансировал довольно большую часть работы в течение пяти лет.

– Да. Как будто он думал, что это вернет мою мать.

Торп подошел ближе и обнял ее.

– Мне очень жаль, зверушка.

Ее мать? Да, она тоже была такой. Казалось, он также очень сожалел о Холдене и Шарлотте. Они оба это делали. Она черпала в них сочувствие.

Калли обмякла в его объятиях, и Шон присоединился к ним. Они окутали ее теплом и приятием. Любовью. Она коротко поцеловала их обоих, затем отступила. У них все еще была работа, которую нужно сделать.

– Думаю, будет справедливо сказать, что человек, который пришел к тебе домой в форме, зашел к твоему отцу не за политическим пожертвованием, – сказал Шон. – Есть какие-нибудь предположения о том, почему он на самом деле был там?

– Нет. Я не вмешивалась в папины дела. Я была типичным подростком, слишком погруженным в свои собственные проблемы.

– Итак… если мы не знаем, кто посетил твой дом в форме, и мы не знаем, чего он хотел, давайте поговорим о том, что полиция обнаружила на месте преступления после убийств.

– Ты сказал, что в моем доме был обыск? – Калли нахмурилась и обхватила себя руками. – Я помню тот большой, великолепный дом, как будто это было вчера. Двойные парадные лестницы с белым мрамором, перилами из кованого железа и таким количеством естественного света. Дом всегда казался… нетронутым. Он был отражением моей матери, и папа никогда не менял его. Я не могу представить, чтобы он был разрушен.

– Я видел фотографии, – тихо сказал Шон. – У них не было времени в доме до прибытия полиции, но они обыскали каждый угол, каждый ящик, шкаф и нишу.

Это шокировало Калли.

– Они должны были работать быстро на площади более шестнадцати тысяч квадратных футов.

– Похоже, они знали планировку дома, – предположил Торп.

Она пожала плечами.

– Была публичная запись. «Архитектурный дайджест» сделал обзор дома примерно за год до этого. Там был показан поэтажный план.

Шон вздохнул.

– Я ищу логику. Зачем кому-то входить, убивать обитателей дома, а затем разрушать дом, чтобы забрать один предмет?

– Не думаю, что что-то было украдено. Что они на самом деле взяли?

Она порылась в памяти в поисках всех сокровищ, которыми владел ее отец. Как человек, обладавший огромным богатством и талантом его приумножать, он обладал бесценными сокровищами. Но если убийцы не забрали ни произведений искусства, ни денег, то что они искали?

– Императорское яйцо Фаберже. Оно стоит около… восемнадцати миллионов долларов, плюс-минус. Я не могу представить, чтобы кто-то украл его с целью наживы, но мы никогда не видели яйцо на продаже, даже по самым незаконным каналам. Маловероятно, что закоренелые преступники ворвутся и убьют просто для того, чтобы обчистить каминную полку.

Калли покраснела.

– Они его не брали. Я забрала. Оно у меня в рюкзаке. Мой рюкзак! Где он? Я оставила его в гостиничном номере в Вегасе и…

– Мы привезли его с собой, милая. Сделай вдох. Расслабься, – посоветовал Шон. – Зачем ты взяла яйцо?

– Оно принадлежало матери. Это все, что у меня было от нее.

– Это невероятно дорогая и редкая вещь. Ты возила его с собой девять лет, живя в трущобах?

Она вздохнула.

– Знаю. Но это не значит, что я могла арендовать сейф или что-то в этом роде. Моим утешением было то, что, если бы кто-нибудь когда-нибудь подумал о том, чтобы стащить его, в тех районах, они, вероятно, не имели бы понятия, что это такое. В конце концов, оно одно из шести десятков, переживших большевистскую революцию.

Глаза Торпа расширились.

– Ты хранила яйцо в моем клубе четыре года?

Калли кивнула.

– Это было своего рода облегчением. Никто не собирался красть его оттуда. Они не посмели войти в мою комнату, иначе ты бы оторвал их головы самым неприятным из возможных способов.

– Это правда, – согласился Торп, улыбаясь, довольный собой.

Это было… мило.

– Я и представить себе не мог, что ты взяла яйцо, – признался Шон. – Одним из путей, которым бюро отслеживало тебя, была привычка оставлять все позади. О тебе сообщали как о пропавшей без вести примерно с полдюжины раз, так что мы узнали твой почерк. Ты никогда не брала с собой личные сувениры, когда переезжала из одного места в другое.

– Ну, у моего отца было много спрятанных фотографий моей матери, как будто он не мог смотреть на них без того, чтобы снова не горевать. Но мама сказала мне перед самой смертью, что яйцо было моим. Наверное, мне следовало оставить его, но я не могла.