– Знаешь, – прервал сестру Томас, протягивая руку жене, – Мне не терпится показать Элизабет все комнаты, – Элеонора кивнула не оборачиваясь к супругам и медленно, не отрывая взгляда от проёма, направилась в другую комнату, – Начнём с спальни? – улыбнулся Баронет, протягивая Елизавету за подбородок к себе и оставляя лёгкий поцелуй на её губах. Княжна улыбнулась и взяв мужа под руку, направилась с ним вверх, по скрипучим ступеням, с наслаждением вдыхая аромат своего нового дома.
В имении стоял запах воска и ели.
Самой удивительной в доме Баршепов была библиотека, пусть небольшая, с несколькими книжными шкафчиками, в которых даже не помещалось всё книжное богатство, из-за чего стопки книг стояла по углам и у стен, но столь чарующая, пугающая и одновременно же с этим притягательная, что большую часть времени Елизавета пропадала именно там. До тех пор, пока страх не накрывал её волной и девушка, подняв длинное платье не сбегала вниз по лестнице, ближе к выходу из порой угнетающей атмосферы особняка, с желанием спрятаться от цепкого взгляда предков Томаса с картин. Ими был украшен весь дом, и девушка понимала, откуда у Элеоноры такой тяжёлый взгляд из-под редких, кое как видных ресниц. На самом деле Леди Баршеп Старшая была хороша собой. Некрасива, но привлекательна, в ней было что то волшебное, лёгкое, пусть и скрылось под толстым слоем грозности и строгости. Особенно хороши были её лёгкие кудри на светлых волосах, и зелёные яркие глаза, так выигрышно смотрящиеся на худом и бледном лице.
У Томаса была другая красота, непохожая. Невесомая, словно у облаков, которые с виду так просты и привычны, а порой от них не можешь отвести и взгляда. Его красота скрывалась в голосе, бархатном и нежном, порой грубым и громким настолько, что дом сотрясался. В его совсем белых руках, со временем покрывшиеся мозолями, но не утративших изящество и живность. В его взгляде, то нежном, то столь хитрым и властвующим.
Каждый портрет в доме баронетов отличался, не было идентично похожих лиц, что в семье Ветринских было нормой, взять хотя бы Петра, который был точной копией своего отца, даже в движениях и характере был виден князь Ветринский Старший.
Эдвард рос шкодливым мальчиком, в его глазах всегда была лисья хитрость, а непослушные кудри, словно ветки деревьев вздымались вверх даже, когда он просто стоял. Он не был похож на Элеонору, Элизабет скорее бы поверила в прямое родство между Томасом и мальчиком, всё-таки наследственность была необъяснимой вещью.
Для русской здесь всё было в новинку, порой она удивлялась даже простым вещам, чем веселила Баршепов, который, сдержав своё обещание, разговаривали в доме только на русском, порой путая слова, но с благодарностью глядя на Елизавету, которая исправляла их и порой даже объясняла правила русской речи. В замен на это Элеонора приносила ей книги и сама просвещала невестку в искусство английской речи, которая, по сравнению с французским, казалось темноволосой совсем лёгкой.
Со свадьбы прошло два месяца, пролетевшие незаметно в изучении новой жизни, осмотра почвы, которая залегала под её будущем. Томас нередко покидал дом, а возвращался ближе к вечеру, чем беспокоил свою жену, в огромном доме ей порой казалось, что она совсем одинока, даже если маленький Эдвард, желающий подружиться с новой персоной в доме, крутился вокруг неё, показывая игрушки и рассказывая о своих детских, невинных шалостях. В такие моменты перед глазами вставал образ родителей, их вечерние посиделки и долгие разговоры с матушкой, которая с искрой в глазах рассказывала о своей молодости. Княжна скучала по дому, по родине, но не жалела о своём решении, там ей было бы гораздо хуже.
Зал был обставлен светлой мебелью, а у окна располагался письменный стол, за которым обычно сидела Элеонора, склонившись над пергаментом и что то быстро на нём выписывая. Тишину заполнял лишь треск камина, рядом с которым сидела Елизавета, протягивая к нему руки, в попытке согреться холодными вечерами. Имения были стары, а потому наверху ветер скрипел и выл, к чему миссис Баршеп привыкла не сразу. В руках Томаса находилась газета, которую он читал, слегка приподняв брови и прикусив губу. Его сосредоточенное выражение лика было воистину прекрасно и в душе его супруги расцветала сирень, от нежности к своему мужу, в такие, казалось бы простые моменты.
– Томас, – позвала супруга бывшая княжна, когда тот, отложив газету на стол, перевёл взгляд на горящие дрова в камине, – Если бы ты был природным явлением, то каким?
– Что? – засмеялся Баронет, переведя взгляд на супругу, – Каким природным явлением? – сзади послышался смешок Элеоноры и шелест бумаг, – Пожалуй, дождём. Он может быть маленьким, освежающим, после жарких дней, не оставляющим после себя и лужи, а может и длится несколько ночей, убивая урожай, поглощая всё в хаос и грязь. Он разный и всё же долгожданный, всегда. А после него видна арка, чью красоту не описать ни одному художнику и не завпечитлить ни на одном фото, – за окном сгущались тучи, пряча за собой солнце, на что Томас смотрел с огнём в глазах и рукой у сердца, – Его не бывает много.
– Напротив, здесь его слишком много, – протянула вошедшая Глэдис, ведя под руку скакавшего Эдварда. Елизавета повернулась и с улыбкой посмотрела на то, как Элеонора тут же убирает исписанные листы и сажает сына себе на колени, прижимаясь губами к взъерошенным кудрям. Для Баршеп Старшей пропадал весь мир, когда он был рядом и не было ничего, что могло отвлечь её от ласки сына, Елизавета мечтала о таком же. Но прищур Томаса говорил о том, что материнское счастье для его супруги будет нескорым, что не могла не разочаровывать. Баронет сжал губы и поднявшись, вышел из зала, оставляя трёх женщин наслаждаться обществом ребёнка.
– Он чудесен, – медленно подошла русская к Леди Баршеп, когда Эдвард, прижавшись к груди матери, заснул.
– Да, – улыбнулась Элеонора, – Совсем как Томас в детстве.
– Каким он был? – положив руки на краешек стола и проведя по гладкому дереву рукой, подняла взгляд Елизавета.
– Он, – протянула светловолосая, покачав головой, – Он был мил. Когда я чуть подросла и стала приглядывать за ним, я восхищалась его красой, уже тогда было видно, каким он вырастет. Все его маленькие проступки и шалости, – вздохнула Леди Баршеп, прикрыв глаза, – Я вижу его в Эдварде.
Элизабет поджала губы, сомневаясь, стоит ли спрашивать про отца Эдварда, ведь за эти недели она так и не решилась, но не найдя в себе силы расстраивать сестру мужа столь личными вопросами, она улыбнулась и вышла из гостиной, напоследок кинув Глэдис, глядевшей на неё исподлобья. Том нашёлся в своём кабинете, который был самой темной комнатой в имениях. Она была тут всего один раз, когда изучая дом, забрела в совсем незнакомые ей места и заплутала.
Огромный письменный стол, выполненный из могучего дуба и мягкое красное кресло. Сзади находился портрет брата и сестры Баршеп, на котором глаза Элеоноры были живее, нежели в жизни, а Томас не столь красив. В их ногах лежала собака, неизвестной девушки породы, но написана так правдоподобно, что Елизавете показалось, что художник раньше писал одних собак. Пришедший тогда Баронет, со строгостью посмотрел на жену и подхватив её под локоть, вывел из кабинета, закрыв его на замок. Елизавета, удивлённая поведением мужа, и если быть честной, испугавшись, промолчала и боле никогда не заходила в ту часть имениях. Но сейчас, когда любопытство разъедало её, как никогда раньше, бывшая княжна направилась именно туда.
Томас, опустив взгляд и медленно водя пальцами по губам, сидел в напряжение, которое заполнило собой всё и проникло тёмными пятнами в сердце девушки. Елизавета медленно, опасаясь сделать лишнее движение, подошла к мужу, накрыв его ладонь своей. Баронет, слегка вздрогнув, перевёл на неё нахмуренный взгляд и поцеловав тыльную сторону ладони, усадил к себе на колени.
