Силко опускается рядом с ней на колени, не думая о пыли, грязи и крови на дорогом костюме. Находит ее руку, теплую и трясущуюся, сцепляет пальцы накрепко, и Джинкс тихо выдыхает. Доктор возится в сумке, вытаскивает какие-то шприцы, и в ответ на дикий взгляд Силко с вежливой улыбкой поясняет: «Обезболивающее».

— Какого дьявола ты туда полезла, Джинкс? — рычит Силко, чтобы отвлечь ее внимание от инъекции, которую доктор собирается колоть в мышцу. — Ты же понимала, чем это может закончиться?

— Я не… — ее голос дрожит. Лицо Джинкс искажается жуткой маской, бледное и окровавленное. — Я случайно…

Осознание ошпаривает ему спину.

— Проклятье, Джинкс! Я злюсь, но не потому что ты не справилась! — сердито выговаривает Силко. — А потому что ты могла свернуть шею и умереть! Кто-то должен был тебя страховать!

«Я не могу потерять тебя, — думает Силко. — Не после всего, что в тебя вложено. Нет. Нет. Потому что я не смогу один. Потому что ты мне нужна».

Она немного успокаивается. От его слов или от того, что боль уходит после укола. Но доктор отстраняется с видом человека, который гордится своей работой, внимательно поглядывает на Силко.

— У меня клиника неподалеку, нужно отнести ее. Только осторожно, чтобы не потревожить ногу.

Силко слышит, как позади тяжело переступает Севика. Она все это время ждала, прикрывая ему спину на случай, если кто-то воспользуется столпотворением и кинется на него с ножом. Но Силко упрямо качает головой, сам подбирает Джинкс. Она совсем маленькая и легкая, тихо трясется в его объятиях, утыкаясь носом ему в грудь. Доктор следит за тем, чтобы раненая нога не пострадала, довольно кивает и устремляется куда-то вправо.

— Я хотела победить страх, — сквозь слезы шепчет Джинкс. — Как ты и говорил. Я всегда боялась высоты, но я не хочу больше… Я подумала, если смогу перепрыгнуть сразу с одной крыши на другую… без колебаний… Я и не заметила, что черепица…

— Тш-ш, все хорошо, — выдыхает Силко; в голосе прорезается незнакомая нежность. Они одни, совсем одни, и он не видит и не чувствует никого, кроме нее. — Ты очень храбрая, Джинкс. Я в тебе не сомневаюсь. Но, прошу, будь осторожнее.

Она снова плачет — но больше от счастья, чем от отчаяния.

Наклоняясь, Силко неловко клюет ее в лоб.

***

На мосту творится кошмар. В горле першит от едкой дряни, и Силко бредет дальше, не глядя на тела миротворцев. Плевать на них, всего лишь человеческий мусор — в топку, в расход. Густой жадный дым заволакивает все впереди… И тут Силко видит ее — маленькая съежившаяся фигурка, разметавшие синие косы.

— Джинкс, — сипло вырывается.

Силко бросается к ней, едва не падая, кидается к Джинкс, разворачивая ее к себе. Нельзя показывать слабость, нельзя разбиваться на осколки, когда тебе в спину смотрят подчиненные, но все это не имеет никакого значения. Джинкс дышит едва-едва, она вся в крови, и от нее разит нездоровым жаром, будто она сейчас вспыхнет огнем.

— Нет-нет-нет, Джинкс, эй, Джинкс, ты слышишь? — тщетно пытается дозваться он. — Давай, посмотри на меня…

Срывающимся голосом он зовет ее по имени, и Джинкс ненадолго вываливается из забытья, смотрит на него мутно, почти слепо, и Силко кажется, что она его не узнает, что она уже слишком далеко, чтобы до нее дотянуться. Сломанная кукла. Кровь на губах. Кровь на лице — потеками. Но Джинкс едва размыкает губы, выдыхая:

— Не уходи… Пап, не оставляй меня…

И снова взгляд ее потухает, а дыхание перехватывает. Пульс под пальцами Силко трепещет совсем незаметно. Но она живая. Живая!

— Все будет хорошо, — твердит он, подхватывая ее на руки, баюкая в объятиях, как в детстве. — Все будет хорошо, вот увидишь.

========== 6; музыка ==========

В бешеном грохоте Силко очень пытается уловить хоть что-нибудь отдаленно музыкальное — и снова терпит поражение. Песня гремит, рокочет, взвизгивает гитарными струнами, которые, кажется, вот-вот порвутся, а потом вступают ритмичные барабаны, и все это сливается в жуткую какофонию, стучащую в висок; к этому сложно привыкнуть. Силко горбится на стуле у бара, покачивая рюмкой с разбавленным виски, наблюдая, как лед медленно растворяется.

Он редко заглядывает вниз, но сегодня Джинкс выхватила его у очередных дел, потащила вниз, чуть не спотыкаясь на ступеньках от переизбытка чувств. Сидит сейчас рядом, на высоком барном стуле, и восхищенно глядит на импровизированную сцену — сегодня в «Последней капле» выступает ее любимая уличная группа, и все это благодаря Джинкс. Затащила, уговорила. Она одновременно лучится от гордости, косясь на Силко, и широко ухмыляется, поглощенная лихой песней.

Живая музыка куда лучше древнего пыльного граммофона, натужно поскрипывающего, это Силко может признать. Он выносит эту вакханалию только ради Джинкс.

Но медленно его отпускает, словно кто-то понемногу расщелкивает стальные зажимы. Силко слышит, как Джинкс подпевает, опасно раскачиваясь на стуле и размахивая своим стаканом. Голос у нее звонкий и отчаянный — и Силко с интересом замечает, что вторит музыкантам не только Джинкс, но и многие другие завсегдатаи, со свистом и ревом приветствующие новые песни.

Джинкс любит музыку всей душой. Когда ее окружает этот невыносимый грохот, она не слышит голоса… Не путается, не говорит с невидимыми мертвецами, ее подхватывает волна чего-то обжигающего и яркого, почти непонятного Силко. Но если уж в этом она находит утешение…

Правда, зачастую это значит, что Джинкс также не слышит голос Силко, который пытается ее дозваться по какому-то важному вопросу. Но с этим он почти научился мириться.

— So you gotta fire up, you gotta let go, — самозабвенно подпевает Джинкс, жмурясь от удовольствия. Музыка зажигает в ней что-то — дикое, красивое и одержимое, и Силко смотрит на нее с понимающей мягкой ухмылкой. — You gotta face up, you gotta get yours, you never know the top till you get too low!

Она вдруг спрыгивает с высокого стула, приземляясь ловко, как кошка. Тащит за собой Силко, не желая слушать никакие отговорки, а он от неожиданности не может ничего сказать. Ему кажется, что бармен позади усмехается, и Силко оборачивается, чтобы бросить на него яростный пылающий взгляд… И все же поддается, оказывается с Джинкс в толпе.

— Джинкс, я не!.. — он тщетно пытается перекричать песню, заполняющую весь зал.

Джинкс, подпевая, дергается в такт музыке, хохочет бешено, хватает его за руки, вынуждая двигаться с ней в смазанной пародии на странный вальс. Силко неловко хмыкает, шипит на какого-то юнца, задевающего его локтем… Вокруг мелькает кислотно-неоновое, жгучее.

Силко почти смеется, когда Джинкс, кружась на месте, спотыкается. Но ловко охватывает ее плечи.

— Это лучший вечер! — отрывисто вопит она. — В моей жизни!

И Силко ненадолго забывает о том, что не умеет танцевать. Возможно, ей достаточно просто того, что он рядом, пока Джинкс окончательно не вливается в музыку, не видя уже ничего, наслаждаясь, теряясь во времени…

Улучив момент, Силко выскальзывает наружу. После духоты «Последней капли» ночь в Зауне кажется прохладной и почти чистой. Мимо бредут прохожие; когда солнце заходит, город оживает и становится злее и отчаяннее. Устраиваясь на ступенях, Силко закуривает сигару и иронично думает о том, что выглядит так, будто его выгнали из собственного заведения. Но сейчас там царство Джинкс, краски, крики, безумие, громкая музыка, и он позволяет ей веселиться, сам слыша лишь отзвуки и бессмысленно вглядываясь в небо и пытаясь различить проблески звезд.

Когда позади слышится шорох, Силко почти ожидает ощутить кинжальный удар между ребер, но это Джинкс — вешается на шею, неудобно накидываясь со спины; переползает под бок. Она вся взлохмаченная, с потекшим макияжем, но скалится до того счастливо и довольно, что Силко не хочется делать ей никаких замечаний. На фоне этой разгульной ночи собственная правильность кажется нелепой и излишне чопорной…

Они с Джинкс отличаются, и вкусы у них разные, но Силко приятно видеть, как она задыхается от переполняющих эмоций, явно желая что-то сказать, — но никак не может.