— Конечно. Всегда рада услужить такому славному человеку, как Пейрар. Хотя мне так и не довелось его увидеть.

— Еще успеешь. Чем же он так тебе угодил?

— Тем, что его никогда не бывает дома, у него такая роскошная кровать и буфет забит кукурузными хлопьями…

Только один человек во всем доме радовался отъезду Евы. Эта была, конечно, Сара. От радости у нее изменилась походка, она даже приплясывала на кухне, готовя ужин. Узкое платье прямо лопалось на ее тяжелой груди, крутые бедра обтягивал белый кружевной передник.

Сара была сама любезность. Подавая ужин, она не удержалась и спросила:

— Мадемуазель Ева, вы надолго в Москву?

— Ради тебя, Сара, уехала бы насовсем. Скучно у вас тут, в Париже, ни тебе забастовок, ни безработицы, ни политических потрясений. Разве может русский человек жить без проблем?

— Отсутствие проблем — тоже проблема, — засмеялась Натали, и Еве показалось, что она уже где-то раньше, очень давно, слышала этот смех. Она посмотрела на Натали, и сердце ее сжалось от нехорошего предчувствия.

Из последнего разговора с Бернаром она поняла, что он нисколько не дорожит дружбой и заботой жены. Он считает, что уже полностью расплатился с ней своей молодостью. В конечном счете, это их дела…

В Москву она летела налегке, в маленьком чемоданчике было лишь самое необходимое.

Она попрощалась с Бернаром и Натали в аэропорту и, только поднимаясь по трапу самолета, поняла, насколько близки и дороги для нее стали эти люди. Кто бы мог подумать, что так круто изменится ее жизнь, что благодаря какой-то лестнице, приставленной к балкону, она познакомится с Бернаром! Хотя, может быть, их знакомство произошло бы в любом случае. А как тесен мир! Натали знакома с Драницыным, это же уму непостижимо!

Откинувшись на спинку кресла, Ева, удаляясь от Парижа все дальше и дальше, еще не вполне осознавала, что ждет ее в Москве. Чем ближе становилась Москва, тем отчетливее были мысли о Вадиме. Знает ли он о ее предстоящем приезде? Она позвонила лишь Грише и Фибиху. Да и как он там вообще, без нее?

Может, он встретил другую женщину и счастлив с ней? Ведь это только Ева способна уходить на рассвете… Вадим достоин любви. Он должен найти в себе силы, чтобы забыть ее.

А она сделает все возможное, чтобы он не узнал о ее приезде. Зачем его травмировать?

Когда прозвучала просьба пристегнуть ремни, она напряглась. А если что-нибудь произойдет и самолет взорвется? Ну и мысли! Это же бред! Сейчас они начнут снижаться. Прошло некоторое время, прежде чем самолет остановился. Ева выглянула в окно — в Москве ночь. Трудно было определить, холодно или нет. Стюардесса наверняка говорила об этом, но Ева не слышала ничего, кроме биения собственного сердца.

Едва она коснулась ногами земли и поняла наконец, что полет завершен, а множество сверкающих огней впереди — это аэропорт Шереметьево, ей стало спокойно. Безотчетный страх, который, оказывается, преследовал ее во время полета, отступил. Слава богу, с ней ничего не случилось.

Уже через несколько секунд она почувствовала, что мерзнет. В Москве было пасмурно, дул ветер, и Ева пожалела, что так легко одета.

Уже в аэропорту, не обнаружив в толпе встречавших Гришу, она отошла в сторону, чтобы дождаться багажа и достать из чемодана жакет, и тут кто-то схватил ее под локоть.

— Вадим, ты?

Нет, не таким она его представляла. Ей думалось, что он впал в хандру и все свободное время проводит дома в купальном халате и тапочках, курит и спит, спит и снова курит. Но, увидев его здесь, в толпе, она оценила и бодрый вид, и аккуратную новую стрижку, неизвестный ей светлый костюм, и тот изысканный аромат, который сопровождал его, пока он нес ее чемодан.

Он посадил Еву в свою машину, которую долгое время не мог почему-то отремонтировать, и, словно спасаясь от погони, погнал по шоссе.

— Куда ты меня везешь? Как ты узнал, что я приеду? Почему ты молчишь?

Машина резко затормозила, сильные руки схватили ее, и она почувствовала на своих губах долгий, страстный поцелуй. Она едва не задохнулась.

— Я знаю про тебя все, — сказал он, тяжело дыша и глядя перед собой, словно увидел на ветровом стекле что-то необыкновенно важное.

— Ты прости, что я тогда уехала, не предупредив тебя…

— О чем ты, Ева! Ты была бы не ты, если поступила бы иначе. Но я знал, знал, что ты вернешься! — Он, глупый, ликовал. Он еще ничего не знал. И она решила молчать до конца. Она вновь погружалась в теплый и мутный колодец собственной лжи. Это была такая соблазнительная ложь, это было такое страшное чувство вседозволенности, что Ева почувствовала себя пьяной.

Вадим привез ее к себе. В комнате она увидела накрытый стол. Здесь были и ее любимые цыплята в сухарях, хотя и остывшие, и икра, и маринованные грибы-песочники (на каком рынке он их только нашел!), и фрукты, и, конечно, появилась бутылка ледяной лимонной водки.

Как она отвыкла от этой пищи! В последнее время она питалась рыбой и яйцами в майонезе.

Вадим зажег свечи и погасил свет.

— Это же целый пир! — воскликнула Ева. — Вадим, ты чудесно выглядишь! Я вижу, мой отъезд протрезвил тебя. Ты словно очнулся… Или в твоей жизни что-то изменилось?

— Ты садись… — Он указал на кресло, специально придвинутое к столу, но Ева покачала головой.

— Я же с дороги… Мне надо в ванную. Принеси мне, пожалуйста, мой чемодан…

Она открыла дверь в ванную. Вадим сошел с ума: он выложил стены плиткой, он сделал ремонт! Ева стала раздеваться, оглядываясь.

Вдруг на глаза ей попался махровый халат светло-салатового цвета, который она раньше не видела. Женщина? На полочке стояли женские шампуни и дезодоранты, в стаканчике — пилочка для ногтей и большая прозрачная расческа. А что, если она сейчас выйдет и встретится с этой женщиной? Может, он все подстроил, чтобы отомстить ей? Нет, это невозможно, Вадим на такое не способен.

Как была, голая, Ева открыла дверь и громко спросила:

— Что все это значит?

Вадим и сам был уже почти раздет.

— Ты о чем? — беспечно спросил он.

— Что это за женские.., штучки — расчески, халаты? Это чье?

— Я думал, что ты поймешь… Твое, Ева. Это для тебя. Я хочу, чтобы ты жила здесь, со мной.

Она ничего не сказала и заперлась в ванной.

Вадим удивил ее и в постели. Ничего подобного с ним она еще не испытывала. Он заласкал ее почти до обморочного состояния. Это был не бесстыдный и грубый в своей страсти могучий Бернар, это был нежнейший из мужчин, который утянул ее в обволакивающий теплый кокон. Ева долго не могла выйти из того сомнамбулического состояния, в которое ее погрузили непрекращающиеся взрывы внутри тела. В перерывах между объятиями она вставала с постели, шла под прохладный душ, возвращалась, садилась за стол и начинала творить себе невообразимые бутерброды.

— Тебя там что, не кормили?

— Почему же? — отвечала она с набитым ртом, наливая себе сок. — Очень даже кормили.

Он подходил к ней, усаживал к себе на колени, и ее бедра начинали подрагивать от жгучих прикосновений его плоти. И она, не выпуская из рук бутерброда, разворачивалась лицом к нему, обхватывала его бедрами и, полностью потеряв власть над рассудком и временем, глухо постанывала, содрогаясь всем телом в момент оргазма.

— Бернар, — вдруг еле слышно произнесла она уставшими губами, прижимаясь к Вадиму и целуя его во влажные волосы и мокрый висок, — я люблю тебя.

Под утро она сказала, что устала и хочет спать. Подложив под голову подушку и закрыв глаза, она, пытаясь натянуть на себя простыню, изогнулась, явив Вадиму для обозрения волнующую округлость. Сопротивляться было бесполезно, она заснула под скрип кровати, а проснулась от вскрика Вадима, который без сил рухнул рядом и еще долгое время вздрагивал.