- Вася, - тихо сказал я, - кто бы меня не знал, но тебя я предупредил: отвечай мне толком, что с Кэт? Если ты еще раз какую-нибудь дурость вылепишь, я успею тебя больно ударить прежде, чем санитары меня схватят...
Санитары чуть подались вперед.
Василь-Степаныч собрался с духом и выпалил:
- С Кэт - ничего. Но у нее - миссгебурт.
Я вспомнил то, что видел однажды: зеленое, шевелящееся в сумке у приятельницы мамы; вспомнил: "Его жарят живым", - и остался сидеть, только ниже опустил голову.
Василий Степаныч понял, что мордобоя не будет, и коротко махнул санитарам, уже не таясь, мол, валите, идите.
Я сидел, барабанил по столу.
- Собственно, - сказал Василий Степаныч, - это - формальность, но мне необходимо ее соблюсти... Прежде чем отдать миссгебурт в лабораторию, справляются у отца.
- Его отец, - сказал я, - гниет у седьмого болота...
Василий Степаныч криво усмехнулся.
- Ах, вот оно что... но я вынужден вас огорчить... Пробы уже брали. Это - ваш сын.
Василий Степаныч снова испуганно замолчал.
Я забарабанил по столу быстрее.
(Тарра, ра! ра! ра, ра, ра! та!)
- Так что вот так, - Василий Степаныч откинулся на стуле, - теперь вот остается ваше согласие. Чистая формальность.
Я перестал барабанить.
- Отчего же, формальность, Василий Степаныч? Кто же вам сказал, что я сына своего, кровинушку мою, плоть от плоти моей, отправлю в сушилку, прямилку и расправилку?
Открыв рот, Василий Степаныч смотрел на меня.
Сжав кулак, я пристукивал по стеклу, прикрывавшему пластом столешницу, я аккомпанировал своим словам.
(Тук, тук, дзинь, тук, тук, дзинь...)
- Я вам больше скажу, уважаемый, что если бы это даже был не мой сын, а сын, допустим, дракона для рыцаря, убитого мной, я бы и тогда не отдал бы его в лабораторию, а взял бы на воспитание себе. Ведь это, понимаете ли, так ли, иначе ли, - мой грех, мой крест, и нести его мне.
- Вы, - осторожно заметил Василий Степаныч, - стекло разбили и руку окровавили. Может, йод принести?
_________________________________________________________
Степан сидел за столом.
Длинные зеленые крылья его были растопырены.
На миг я почувствовал отвращение, но справился с ним.
Или мне казалось, что справился?.. Или я свыкся с ним и жил, отвыкая только на время отлучек на другие планеты? Я так же свыкся и с отсутствием неба над головой, и когда здесь, на этой планете, мне снится открытое небо, я кричу от страха. Мне страшно, и я просыпаюсь.
- Степа, - спросил я, - где мама?
Степа осторожно сложил зеленые кожистые крылья, повернул ко мне узкую крокодилью морду с невыразимо печальными человечьими глазами...
- Папа, - сказал он. - папа вернулся...
У меня перехватило горло от нежности. Я подошел и положил руку на Степину голову.
- Сын, - спросил я, - тебя что, кто-то обидел?
- Нет... - Степан постарался улыбнуться и, увидев, что мне неприятна его улыбка (то был оскал хищной рептилии, когда остается одно: скинуть огнемет - и бить, бить), посерьезнел, - меня никто не обидал. Я просто очень ждал тебя, папа. Очень, очень.
- Ну и прекрасно, - я уселся на стул напротив Степана, - бабушка приезжала?
Степан кивнул.
(Его шея... дряблая, во вздувшихся жабьих пупырышках, его рот... рот, безгубый и хищный, хищный только на вид. Степан ел только траву.)
- Ты был с бабушкой в лаборатории?
- Да... Мне не понравилось. Мы поговорили. Я скорее всего пойду в Контору в переводчики... У меня - способности к языкам.
И он улыбнулся. Улыбнулся, уже не опасаясь, что мне это будет неприятно. Он знал: я уже взял себя в руки.
Я увидел ряд его плоских зубов, которыми он перетирал пищу, и вспомнил, как однажды закричал на него, еще не умевшего говорить, распищавшегося, раскапризничавшегося.
Не сдерживаясь, я орал тогда: "Урод! Уррод! Дракон! Чтоб ты сдох! Гад, гадина!" И он... вдруг перестал плакать и посмотрел на меня человечьими, понимаете ли вы, чело-вечными глазами.
Я тогда ушел на кухню, уселся на стул.
Потом пришла Кэт. Она спросила что-то, я не ответил .
Тогда она сказала:
- Это - твой сын.
Вот все это я вспомнил сейчас и подумал: "А он-то помнит?"
- С Конторой, - сказал я, - сложности. Небольшие, но сложности. В лаборатории все-таки бабушка...
- Но я сдам экзамен, - убежденно сказал Степан.
- Конечно, - кивнул я, - но не в одном экзамене дело...
- Понятно, - Степан перестал улыбаться, поднялся и прошел в другую комнату.
(Нам с Кэт выделили большую жилплощадь после рождения Степана.)
Я крикнул ему вслед:
- Но ты не волнуйся, сделаем...
- Я и не волнуюсь, - отозвался Степан.
Я встал. Прошелся по комнате...
(Дзинь, дзинь... Мы с Куродо неплохо поработали - Куродо завалился спать Дзииинь. Возились с огнедлаками, и вот как они лопались... Дзиин, дзиинь... Слегка увлеклись и чуть сами не подзалетели, чуть сами не сделали - дзинь, дзинь, дзиинь... А какое там небо было... Алое... багровое... Лучше потолок, чем багровое небо... Дзинь, дзинь... Будто живешь в середине костра. И этот костер весь мир... Дзинь.)
Вошла Кэт. Мы поцеловались.
- Здравствуй... рыцарь, - сказала она на своем наречии.
- Здравствуй, принцесса, - ответил я.
Она, когда говорила так, то становилась похожа на Мэлори, печальную, грустную Мэлори.
Но Мэлори редко была печальной.
И Кэт редко так говорила.
Кэт уселась, положила ногу на ногу, сцепила руки замком на колене.
- Ты что, сегодня дежурная? - спросил я.
- Да, прибирала на кухне.
- Это черт знает что, - возмутился я, - муж нивесть где, а жену...
- Да понимаешь, какое дело, - протянула Кэт, - здесь скандалец небольшой вышел.
- Какой скандалец?
Степан вышел из комнаты и сказал:
- Я покусал Георгия Алоисовича.
Я повернулся к нему.
- Что у вас произошло?
- Ничего не произошло...
- Не ври мне...
- Я не вру. Просто мне не понравился Георгий Алоисович - и я его покусал.
- Он бы мог убить тебя, - сказала жена.
- Раз не убил, - ответил Степан, - значит, не мог...
- Прости, сын, - спросил я, - но дело слишком серьезно... Как же ты поступишь работать в Контору? А если тебе там тоже кто-то не понравится?
Кэт покачала ногой:
- Георгий дела поднимать не будет... Я говорила. И Глафира ...в общем... была... ну, не собиралась, словом, меня назначать дежурной; я сама попросилась...
