И я шла раздеваться. Тогда приходилось искать развлечения в доме. Нашим любимым занятием было носиться по коридору. Я, громко хохоча, убегала, а она догоняла меня и оставляла зацепки на моих колготках. Маме никогда не нравилась моя испорченная одежда, но видя, как я счастлива, забывала обо всём. Забывала о подранных обоях, о луже в гостиной, об опрокинутом цветке.
Конечно, иногда, когда на улице было теплее, чем обычно, мама брала сани и мы поднимались в город вместе с Плюшкой, потому что я не хотела оставлять её дома. По пути туда мы обычно останавливались и лепили снеговика, а потом я еще долго думала, как он там один, без нас. Говорила маме, что надо было слепить двоих, чтобы им не было скучно. И мама обещала, что в следующий раз мы слепим друга.
В доме было скучнее, чем на улице, хоть он и был огромным. Три этажа и бесчисленное количество комнат. Я думала, что даже люди, которые его строили, не знали, сколько здесь комнат. Так много всего неизученного и неисследованного, казалось бы, просто чудо для меня, но вот незадача – мы не знаем, как открыть эти двери! Поэтому я бродила по мрачным холодным коридорам и заглядывала в просветы между дверью и полом, в скважины, в щелочки между досками. Из доступного у нас был только весь первый этаж и библиотека.
Не смотря на постоянное стремление к приключениям, я была очень усидчивым ребенком. Могла часами сидеть за длинной сказкой и не слышать ничего вокруг. В сером доме удивительно ярко вспыхивали сказочные образы, я забывалась, а мое детское наивное сердце искренне верило в то, что писали в этих книгах. И даже тогда Плюшка не покидала меня. Играла с подолом платья, кусала локоны и уши, гонялась за руками, когда я переворачивала страницы. Но я не замечала, тогда она ложилась на колени и засыпала.
– Малыш, – окликала меня мама, но я даже не поднимала головы. – Малыш, пойдем ужинать. Сейчас все остынет.
Тогда я нехотя отвлекалась, тушила свечу, и, спустя минуту задумчивого молчания, спрашивала:
– Мам, а ты когда-нибудь была знакома с троллем?
– С троллем? – переспрашивала мама, улыбаясь. После того, как я начала читать, она привыкла к таким вопросам. Она, в принципе, привыкла к моему чудачеству. И подыгрывала мне. – Нет, к сожалению, не была. Тролли прячутся от людей.
– Почему? – я была очень расстроена.
– Они боятся людей, малыш.
– Как мыши и птицы?
– Как мыши и птицы.
Но всё было не так безмятежно, как могло показаться. Особенной частью моей детской жизни являлась ночь. Я периодами страдала от бессонницы. В темноте моя фантазия оборачивалась против меня, и самые ужасающие образы вставали перед кроватью, тянули ко мне свои руки, качали рогами, скрипели зубами и ворочались под кроватью. Мне хотелось с ними мириться, тоже стать им подругой, но ночью я проглатывала язык от страха, а днём они все куда-то разбегались. Странные эти чудовища, может, они тоже чего-то боятся, думала я.
Помимо чудовищ, по ночам меня еще пугал чей-то плач. Горький громкий плач, доносящийся откуда-то снизу. Я прислушивалась к нему, мне становилось грустно. Всегда хотелось спуститься вниз к нему, кто бы то ни был, и успокоить, обнять. Но ночные монстры не давали мне это сделать, они тесно обступали меня так, что мне было даже трудно дышать.
– Мама, – шептала я, когда мне было очень страшно, а плач снизу был особенно грустным и тоскливым.
– Малыш? Почему ты не спишь? – она поворачивалась ко мне лицом. Я, свернувшись в куколку, сидела у свечи. Когда я видела ее глаза, все монстры вдруг убегали, они почему-то боялись мамы. – Опять чудовища? Почему ты не ляжешь ко мне?
Тогда я собираю свое одеяло, тушу маленький огонь и быстро перебегаю к ней. Мне все еще кажется, что кто-то схватит меня за лодыжку. Монстры растворяются, а плач не прекращается.
– Вот так, – приговаривает она, накрывая меня еще и своим одеялом. – Спи, малыш.
– Мама, – я прижимаюсь к ней. – Ты слышишь?
– Что слышу?
– Как кто-то плачет внизу? Он плачет почти каждую ночь.
– Тебе кажется. Это не то, что ты думаешь, – объясняет она, засыпая. – Ставни скрипят. Сквозняк ходит, ты же знаешь? Проказник ветер…
– Ветер в подвале? – спрашивала я, но мама уже спала. Тогда и я с головой ныряла под одеяло, лишь бы не слышать, как кто-то громко льёт слезы, и быстро проваливалась в сон.
Ещё каждый вечер она уходила куда-то вниз, в подвал, и всегда старалась сделать это незаметно, но у неё не получалось.
Однажды, после долгого наблюдения за ней, я спросила:
– Зачем ты туда ходишь, мама?
Она остановилась и нахмурилась. Потеребила в руках ключ, висящий на шее. После этого она часто трогала ключ, когда нервничала.
– По делам, – ответила она, дернулась с места, а потом вновь была остановлена моим следующим вопросом.
– В подвал?
– Ты за мной следила, малыш? – я услышала нотки огорчения и злости в ее голосе и замялась. – Да, в подвал. Не смей за мной ходить. Дело не твоего ума. Вырастешь, поймешь.
После этого разговора я больше не интересовалась тем, что она делает в подвале каждый вечер. Её обида на меня смешивалась с каким-то страхом, я не понимала ничего. Со временем любопытность моя угасла и я привыкла. Мы больше не заговаривали об этом и всячески старались избегать слова «подвал».
Вспоминаю свое детство сейчас и немного скучаю по нему. Оно было сплошной нескончаемой сказкой. Я очень благодарна маме за то, что она помогала этой сказке жить.
– Твой дедушка был таким же, как и ты, – говорила она иногда грустно. Обычно, перед сном, когда мы засыпали.
– Каким таким? – спрашивала я, ведь голова моя рисовала маленького бородатого ребенка с Плюшкой в руках.
– Любил сказки и всё фантазировал, фантазировал, фантазировал, – отвечала она и становилась все тише и тише. – Придумывал что-то постоянно.
– Это как?
– Ты поймешь все потом, малыш,– говорила в таком случае она и, кажется, плакала. Гладила по голове, пока я не засыпала. Тогда я ничего не понимала.
И я повзрослела. Никто этого не заметил. Никто не заметил, как пруд перестал быть таким большим, как маленький сад с маленькими деревьями стал совсем крошечным, как камыши перестали шептаться, а двери и окна старых грустных призраков заколотили.
Никто не заметил, как пробилась седина у моей мамы, как Плюшка стала меньше двигаться и все лежать, лежать у камина.
Я перестала разговаривать с предметами, но по-прежнему очень много думала и витала в облаках. Я что-то придумывала, но уже осознавала, что все это лишь мои фантазии. Перестала искать троллей под камнями, слышать, как вздыхает дом, и верить, что если я буду тонуть, меня спасет русалка.
Я поняла, каким был мой дедушка. С годами я больше присматривалась к его библиотеке и, в конце концов, заметила, что у него там почти одни сказки да фантастика. Он что-то даже писал сам, говорила мама, но не знала, где это лежит.
Я ни разу не видела дедушку. Только на портрете, что стоит у нас на камине. Мама говорила, что он был прекрасным человеком, только вот к концу своих лет стал каким-то злым и не пожелал меня видеть.
– Не вини его, малыш, – говорила она. Мне было пятнадцать лет, но привычка называть меня малышом осталась. – Он был очень обижен людьми. Никто его не понимал.
И тогда я осознала, почему маме было так грустно. Она боялась, что я повторю судьбу своего деда.
Когда ты ребенок, тебе многое прощают. Над твоими глупыми фантазиями лишь умильно улыбаются. А когда ты взрослый, тебя считают чудаком. В самом плохом смысле. Мне казалось, что моего деда считали чудаком, все отворачивались от него, и он не выдержал этого.
– Как жаль, что он не захотел тебя видеть. Вы бы так хорошо поладили! – после этих слов она плакала. На старости лет она стала очень сентиментальна. – Это моя вина, это я… Я тоже считала его чудаком…
Я не осуждала ни её, ни его. Садилась рядом с ней, обнимала и гладила по голове. Так же, как она когда-то меня. Но, если котенка можно было найти, то второго дедушки точно нет.