Сергей Михайлович вскочил с кровати. В глазах его стояли слёзы.

— Сволочи! — погрозил он в окно кулаком. Это уже — большевикам.

Ему было за всё обидно. За то, что он не разворошил, не подпалил, не сжёг осиное гнездо Святослава Зиновьевича, за то, что Евдокия не отдалась ему хотя бы под утро, за то, что в подъезде ошибочка вышла в точности «по Швейку», за этот оскорбительный тон, которым ему сообщили, что не нуждаются в его услугах.

Сна — как не бывало.

А главное — за державу обидно! Как ты ни крути хвостом и ни пытайся приспособиться к новой жизни, поминая Рим, Византию и прочие погасшие империи, а — обидно до слёз.

И Сергей Михайлович от всей души расплакался...

Глава седьмая

ПРИЗРАК ЗАМКА

— Жить, как говорится, хорошо.

— А хорошо жить — ещё лучше.

— Точно!

Отец-основатель был очень доволен тем, как прошёл день. Он нисколько не раскаивался в том, что случилось в дороге между ним и его бывшей женой, а ныне — княгиней Екатериной Петровной. Едва ли это рогоносное происшествие дойдёт до сведения самого рогоносца, князя Жаворонкова, а как ни крути — приятно наставить рога тому, кто, можно сказать, увёл твою супругу, потому что был богат и преуспевающ.

И после свершившегося, и после бешеной гонки с риском погибнуть, и после того, как они всё же остались целы, приятно было, чёрт возьми, вылезти из автомобиля, довершить вместе со всеми поклонение рассвету, разоблачиться и в чём мать родила броситься в молодую воду Волчицы. Именно молодую, а не ледяную, как сказал бы новичок, совершающий купание в столь раннюю пору. Для всех жаворонков, уже привыкших купаться круглый год, вода озера в конце апреля считалась молодой, в мае — тёплой, в июне — парной, в июле — кипятком, в августе — горячей, в сентябре — ангельской, в октябре — доброй, в ноябре — свежей, в декабре — прохладной, в январе — холодной, в феврале — наилучшей, а в марте — ожившей. Жителям княжества, основанного Ревякиным, предписывалась любовь к жизни. Проявление этой любви начиналось с поклонения рассвету, а продолжалось омовением в водах Волчицы. Полной наготы при купании ни от кого не требовали, но лишь некоторые новички, да и то только первое время, купались в трусах и плавках, а женщины в купальниках, и очень скоро становились как все — бестрепетны к собственным обнажённым достоинствам или недостаткам.

Как все были рады приезду отца-основателя и княгини! В озере их взяли в круг и, нахваливая, обрызгивали водой. Владимир Георгиевич смотрел на Катю и веселился вместе со всеми. А она с важным видом кружилась, запрокинув голову и потряхивая мокрыми красивыми волосами. Потом затеяли плыть наперегонки к другому берегу, и отец-основатель приплыл одним из первых, оставив позади многих молоденьких жаворонков. Только столяр Жигин, один из поваров да отец Кирилл обогнали его, а на обратной дистанции Ревякин обставил отца Кирилла и пришёл третьим.

Отцу Кириллу было немногим за тридцать. Он возглавлял в княжестве православную епархию, впрочем, столь же немногочисленную, как мусульманская община. Третьим особенным вероисповеданием было протестантство, и протестантов даже больше, чем православных. Но в основном жаворонки исповедовали поклонение богу жизни и света, ограничиваясь уставом и заповедями княжества, выработанными отцом-основателем. Разумеется, и у отца Кирилла, и у муллы Ибрагима связи с Церковью и мечетью оборвались, хотя они считали себя не выпавшими из лона своих религий. А вот протестантов, в отличие от них, опекали русские протестантские общины. Жили в княжестве и евреи, но вне религии своих предков.

Радостной была и встреча с Мариной, невестой Владимира Георгиевича, с которой он намеревался совершить обряд бракосочетания в это воскресенье. По уже сложившемуся обычаю, свадьбы в княжестве совершали на Пасху, на Первое мая, в летнее солнцестояние, на Ивана Купалу, на Илью пророка, в Покров, перед Новым годом, а после Нового года — в день всех домовых и, конечно же, двадцать второго марта, когда пекут жаворонков на Руси в честь праздника сорока мучеников.

Владимир Георгиевич не испытывал угрызений совести в связи с тем, что, спеша к Марине, в дороге изменил ей. С возрастом ой пришёл к твёрдому убеждению, что мужчина имеет право, и коль уж сие право не принято обществом, то достаточно всё держать в тайне. Но правом надо пользоваться. Вот почему он без тени смущения обнялся и расцеловался со своей невестой, глаза которой сияли от счастья при виде жениха. Марина очень гордилась, что сам отец-основатель, чьё имя воссияет в веках, выбрал её в невесты себе.

— Как вы доехали? — спросила она. — Без приключений?

— С, — ответил он игривым тоном. — И с приключениями, и с похождениями, и с проделками. Хорошо доехали, Мариша.

— Слава Богу. Я пойду одеваться.

Из озера мужчины и женщины выходили порознь, и на берегу их ждали одежды в разных местах, на берегу возвращался стыд.

Конечно, Марина ревнует. Ведь всем известно, что княгиня Екатерина Петровна некогда была женой отца-основателя. А тут они всю ночь ехали вдвоём в машине. Быстро одевшись, Марина поспешила под ручку к своему жениху и весь день старалась ни на шаг не отступать от него. После лёгкого завтрака отец-основатель и его невеста пошли показывать княгине Жаворонковой, как идёт строительство замка. Катя не была здесь с Нового года, и за четыре месяца работы здорово продвинулись. Закладка оснований, можно сказать, была завершена. Они стояли втроём на балконе самого верхнего, четвёртого этажа княжеского дворца, откуда хорошо наблюдались все очертания поприща будущего сооружения.

— На кастет похоже, — заметила княгиня, оглядывая огромные кольца — фундаменты башен, соединённые между собой фундаментами межбашенных стен.

— Да, действительно, — весело согласилась Марина.

— Даже в самих словах есть, кажется, родство, — заметил Владимир Георгиевич. — Кастет, кастеллум.

— Кастеллум — это, по-моему, замок? — спросила невеста Ревякина.

— Не по-твоему, а по-латыни, — приобняв её за плечи, ответил отец-основатель. Он заметил, что это обнятие не укрылось от взора княгини, и поспешил продолжить рассказ о наблюдаемых фундаментах: — Итак, самая крайняя справа — это будет Угловая, или Южная, башня, предназначенная для гостей замка. Закладка её фундамента уже окончена. От Угловой две стены ведут к Кухонной башне, что подальше от нас, и вот сюда, на холм, где заканчивается закладка основания башни Ублиетт. Фундаменты донжона и трёх северных башен вы, ваше высочество, уже видели, они были заложены ещё осенью.

— А что вот там? — обратила Катя внимание на новые постройки, затеянные на склоне перед обрывом, возле речки.

— Это будет барбакан, — отвечал отец-основатель.

— Бар... что?

— Барбакан. Площадка перед замком, окружённая невысокой стеной. Эта стена со стороны Волчицы будет создавать нижний ряд зубцов, над которыми встанет вся основная зубчатость замка. Очень красиво. В самом барбакане мы разобьём сад.

— Превосходно! — Княгиня Жаворонкова глубоко вдохнула в себя упоительный весенний воздух. Щёки её горели. Владимир Георгиевич и её обнял за плечи другой рукою. Он стоял среди двух прекрасных женщин, одна из которых была его бывшей женой, а сегодня ночью стала тайной любовницей, вторая — невестой. Обе были красавицы, причём Марина хороша ещё тем, что на десять лет моложе Кати. Владимир Георгиевич мог гордиться как мужчина.

— А теперь представьте, — сказал он, — как вырастут башни и стены, как вознесётся выше всех величественный донжон, как будет вырыт ров, в который вольются воды Волчицы, и по этим водам станут плавать лебеди, как от дворца к Надвратной башне через ров перекинется изящный мост.

— Да-а... — мечтательно промолвила Марина.

— Даже не верится, что здесь, в средней полосе России, когда-нибудь вырастет средневековый замок, — сказала Катя.