Нет, как бы ни меняла жизнь эта беременность, она не жалела об этом.
Скарлетт погладила себя по животу, взволнованная приближающейся встречей с ним или с ней.
Просто… лучше бы не сегодня!
Но где же Киара?
Ее размышления прервались. Боль в пояснице становилось все настойчивее. Спазм скрутил живот.
Схватка?
Ну да. Конечно, именно это и происходило! Скарлетт в отчаянии чуть не стукнула кулаком по стене.
Но о чем она думала? Что все равно пойдет на эту встречу, абсолютно голая под юбкой, чтобы посмотреть в глаза отцу своего ребенка и признаться…
Скарлетт закрыла лицо руками и подавила всхлип.
Открылась входная дверь. Она подняла голову, испытывая облегчение, и уже хотела подать голос, однако поняла, что человек, которого видит сквозь щель в двери, не имеет ни пышной фигуры Киары, ни ее кудрявых черных волос.
О, боже милостивый! Эта стройная женщина в костюме цвета слоновой кости – Палома Родригес, мать Хавьеро.
Скарлетт никогда не ругалась, но сейчас запрокинула голову и одними губами послала поток грязных слов в потолок. Она снова написала Киаре, но, похоже, та отключила телефон на время встречи.
Мать Хавьеро приглаживала волосы, поправляла макияж, бессознательно демонстрируя, как важно для нее казаться безупречной присутствующим в этом зале совещаний, особенно ее сопернице по привязанности покойного.
Скарлетт пришлось принять решение за долю секунды. Не важно, как в этот день Хавьеро наконец узнает, что она ждет от него ребенка. Но главное, чтобы он услышал это от нее.
Когда мать Хавьеро собралась уходить, Скарлетт заставила себя заговорить, хотя и не успела обдумать, что скажет.
– Сеньора Родригес? Это я, Скарлетт, – произнесла она с дрожью в голосе.
Шаги Паломы замерли, и она произнесла с осторожным удивлением:
– Да?
– Хавьеро ждет вас в коридоре?
– Да, ждет.
– Я хотела бы поговорить с ним. Наедине. В… гм… здесь.
Двигаться, чтобы открыть дверь, было неловко, учитывая большой живот. Скарлетт протиснулась в дверь кабинки и увидела, как взгляд Паломы упал на ее живот.
Ее глаза чуть не вылезли из орбит.
– Мне нужно поговорить с ним, – повторила Скарлетт, когда очередная схватка стихла, позволив воздуху наполнить ее легкие.
Хавьеро Родригес не был готов к появлению на публике, ни физически, ни морально.
Перед отъездом из Мадрида он принял душ, но был небрит, и волосы его нуждались в парикмахере. Он отбросил светские условности, что было на него не похоже.
Большую часть своих тридцати трех лет он страстно стремился восстановить репутацию семейной династии по линии матери и преуспел в этом, став доминирующей фигурой в сфере глобальных финансовых рынков и одним из самых завидных холостяков в мире.
Несмотря на все это, чувство удовлетворения ускользало от него. Хавьеро привык воспринимать смутное недовольство как обычную жизнь. Счастье – всего лишь сказка, это понимал любой, имеющий в голове мозги.
Он испытал тяготы финансовых проблем и горечь бессилия. У него был отец, который унижал его и злоупотреблял его доверием. Тот, кто даже не предложил лопату, чтобы помочь ему выбраться из ямы, в которую он угодил. Хавьеро пережил горе, когда дедушка, которого он боготворил, скончался. Все это научило его, что скука – лучшее, на что можно надеяться.
Однако усталость от мирской суеты была роскошью, которой он больше не наслаждался. Несколько недель назад Хавьеро чуть не погиб. Он потерял глаз и остался со шрамами, изуродовавшими его навсегда. И теперь выглядел и чувствовал себя чудовищем.
Когда он в отчаянии провел рукой по волосам, кончики его пальцев рефлекторно отдернулись от нежной линии, где его снятый скальп был пришит обратно.
Он не должен навязывать свое ужасное «я» безответным администраторам и ничего не подозревающим официантам. Это было жестоко.
Однако его мать нуждалась в поддержке. Она стояла рядом с ним, когда почти все остальные обходили его стороной. Его дяди и двоюродные братья, люди, которых он финансово поддерживал, малодушно отводили взгляд и прятали от него своих детей. Его бывшая невеста, чья идиотская идея быть оригинальной заключалась в том, чтобы держать дома экзотический зверинец хищных животных, бросила Хавьеро, как горячую картофелину, как только увидела его увечья.
Не то чтобы он был уязвлен, кроме как в своем эго, ее отказом. Их предполагаемый брак был попыткой потешить его гордость. Теперь он это понял, и из-за этого только ухудшилось его и без того отвратительное настроение. Каким же жалким дураком он был!
Теперь его спутницей стала мрачная злоба. Она так же прочно укоренилась в нем, как глубокие борозды, запечатленные на его лице и теле. Сделала его сердце куском бетона.
Глядя одним глазом вниз, на улицы Афин, он, поклявшийся никогда больше здесь не появляться, мечтал только о том, чтобы сжечь все это целиком.
– Ваша семья унаследует значительную часть его поместья, – сказал адвокат отца. Все стороны должны присутствовать при оглашении завещания, чтобы двигаться вперед.
Хавьеро не хотел никаких отцовских денег. Он не хотел быть здесь, в офисной башне своего отца, и не мог смириться с мыслью, что ему придется выслушать еще одну версию представления его отца о том, что справедливо.
Только ради своей матери он смягчился. Николай Милонас ужасно обошелся с ней, и она заслужила компенсацию.
Если присутствие Хавьеро могло помочь наконец получить то, что должно по праву принадлежать ей, так тому и быть. Потому он здесь.
Впрочем, у него не хватит духу проявить хорошие манеры. Его терпение было на пределе от перспективы выслушать мать о беспринципности, присущей его отцу. И о том, что ее сын законный наследник.
И это притом, что любовница отца, Эвелина, утверждала, будто его единокровный брат Вэл на два дня старше Хавьеро, и поэтому все деньги должны достаться им.
Деньги, деньги, деньги.
От одной мысли о причине всех его бед он испытывал тошноту.
Хавьеро пожалел, что проклятый ягуар не прикончил его. Он действительно хотел.
Что касается Скарлетт… Его мрачное настроение взрывалось яркими искрами при одной мысли о ней.
Она позвонила только раз, когда Хавьеро был в больнице. От имени его умирающего отца. Его мать сообщила ей, что Хавьеро выживет, и это было все, что Скарлетт хотела услышать. Ни слова больше, ни карточки, ни цветов. Ничего.
Почему это его беспокоит? До последнего раза, когда он видел ее, Скарлетт всегда была деловой и невозмутимой помощницей отца. Почти патологически преданной своему боссу. Она была в одной из своих юбок-карандашей, – светлые волосы собраны на затылке, тонкие черты лица безупречно подчеркнуты макияжем естественных тонов, – и чертовски раздражала его своей безэмоциональной манерой держаться.
– Ваш отец хочет, чтобы я сообщила вам, что он знает о вашей роли в недружественных акциях в Германии. Он готов дать вам контроль над своими операциями, если вы вернетесь в Афины.
– Нет.
– Когда Эвелина обратилась с просьбой о выделении средств, Нико согласился. Это сумма, эквивалентная причитающейся вашей матери. Если вы хотите поговорить с ним…
– Нет.
А потом эта последняя встреча.
– Лечение вашего отца больше не приносит результатов. Вряд ли он переживет этот год. Сейчас самое время навестить его.
– Нет.
Она наконец-то взорвалась, и это было восхитительно.
– Вы не хотите того, что принадлежит вам по праву? Что, если все перейдет к Вэлу?
Это привлекло его внимание. Если бы дело касалось только Хавьеро, Вэл мог бы получить все до последнего проклятого евро, но его мать будет опустошена.
– Нико планирует оставить все Вэлу?
– Нет, – заверила его Скарлетт, но это была не вся правда. – Приезжайте и повидайтесь с ним, – настаивала она, казалось, готовая взять его за ухо, чтобы добиться своего.
Он не понимал, что привело ее в такую ярость.
Скарлетт не проявляла особой любви к его отцу. Она никогда не сказала злого слова о Нико, но также никогда не сказала и доброго.