– Стало быть, у тебя теперь ни скота, ни хлебопашества? – интересовался охотник.

– Четыре куры при соседском петухе есть. Нынче две наседки цыплят вывели. Не желаете ли? Пять цыпленков еще отличных осталось. Вот супруге взаместо дичи и принесете, – предложил мужичонка.

– Ну, с какой стати! Цыплят можно и в Петербурге купить. И наконец все-таки я надеюсь что-нибудь убить сегодня.

– Ходить-то вы много не можете. Тучность эта самая у вас… Живот мешает.

– Да… А между тем от тучности-то да от живота я вот и хочу поосновательнее заняться охотой! Авось через моцион сбавлю.

– Да зачем их сбавлять-то? Тучность – это доверие, а живот – красота. Как круглый человек – сейчас ему доверия больше. Дозвольте, сударь, стаканчик из вашей фляжечки… Я вот все жду, что ваша милость присели и закусывать будете, а вы…

– Буду, буду… Только вот простыну – сейчас и начну. А то вспотел, так никакого аппетита. Ты не беспокойся, я тебе поднесу, – успокоил мужика охотник.

– Много благодарны вашей милости, – сказал мужик и даже облизнулся от удовольствия. – С килечкой? – спросил он.

– Нет, сегодня у меня с собой колбаса и сыр на закуску.

– Так, так… В постный-то день оно бы мне и нехорошо скором трескать – ну, да Бог простит.

– Ты и картошки даже себе не сеешь? – спросил опять охотник.

– Есть там малость на задворках – посеяна, да лебедой заросла. Баба копать ленится, а мне самому недосуг. Все с господами. Теперь вот охота началась. Вам рябины, ваша милость, не наломать ли на водку? Баба моя многим охотникам рябину для настойки поставляет. – Да ведь еще рябина не вызрела. Когда вызреет…

– Нет, я к слову только. А уж когда вызреет, то ни у кого не берите. Баба моя вам предоставит. Дайте ей заработать.

– Хорошо, хорошо. Стало быть, ты с женой только тем и кормишься, что с охотниками ходишь по лесам да по болотам?

– От их щедрот-с. Только тем и живы. Вот трех господских собак кормлю по четыре рубля в месяц, а от собак и сами сыты. Ну, господа поднесут с закусочкой… Это тоже. Баба моя на облаву ходит. Вот рябина… брусника-ягода… Грибы… Остыли? Закусывать хотите?

– Сейчас, сейчас.

– Нониче у вас, ваша милость, в фляжке какая?

– Лекарственная. Особый настой. Мне посоветовали от тучности.

– Так, так… А в прошлый раз, я помню, у вас на березовых почках была. И что за водка чудесная!

– Да, но она для меня нездорова.

– Березовая, сударь, почка от семи болезней…

– Только не от моей. У меня легкая одышка.

Охотник стал отвинчивать стаканчик от горла фляжки. Мужичонка предвкушал выпивку и облизывался. Охотник выпил, налил вторично и поднес мужичонке.

– Желаю здравствовать… – сказал тот и потянул водку.

Выпив два стаканчика, мужичонка повеселел, надвинул свой засаленный коломянковый картуз с разорванным козырьком на затылок и продолжал:

– А я егерь, прирожденный егерь, так зачем мне хлебопашество! Мне вот господин полтинничек пожертвует, чтоб его сопровождать, да водочки поднесет – с меня и довольно. И сыт, и пьян. Я господ уважаю, так зачем мне мужицкое занятие? Да и так будем говорить: теперича в наших местах ежели картошку посадить, то и то за нее полтину за мешок напросишься. Да и где семена? Без семян тоже не посадишь. Нет, не наше это дело. Наше дело при господах… Ружья только вот у меня нет, ружьем я поиздержался, а то вот я один глаз прищурил, бац – и прямо в цель. Я, бывало, всегда без промаха… Право слово… Только вот теперь что-то руки стали трястись.

– Пьешь много, – улыбнулся охотник, разрезывая кусок ветчины на ломтики и, сделав бутерброды, один из них дал мужичонке.

– Господа охотники, ваша милость, больше пьют, верьте совести, – отвечал мужичонка и прибавил: – Нет, не оттого у меня руки трясутся, что я пью много, а я, ваше здоровье, медведя испужался – вот у меня с той поры и началось.

– Где же это тебя угораздило?

– Господа охотники в лесу забыли. Дозвольте, господин, папиросочку. Очень уж ваш табак прекрасен.

– На, возьми. Тебя в лесу забыли?

– Да, меня. Также вот было в лесу. Господ было много, водка чудесная… Выпили, закусили. Потчуют ведь тоже… У нас господа ласковые. Сами пьют и егеря угощают. Я и заснул. Как уж там было, не помню, – только слышу, что надо мной кто-то фыркает и дышит. Открыл глаза – медведь. Тут я и замер. И опять не помню, что было. Долго ли я лежал, не помню, но когда пришел в себя, медведя уже не было. Я ползком, ползком… Прибежал домой, и день пять била меня лихорадка. Лихорадку бабка-знахарка отговорила, а руки и посейчас трясутся.

– Да был ли это медведь-то? Может быть, тебе спросонок показалось, – сказал охотник.

– Медведь. После мы на него облаву делали. Статского генерала Купоросова знаете? Из железнодорожных он. Так вот он и убил. Тоже отменный господин и завсегда на охоту с ларцом ездит. Ларец такой у него, а там гнездо и бутылки. И каких, каких только сортов там нет! Бенедиктину вы, сударь, пивали?

– Ликер «Бенедиктин»? Еще бы не пивать!

– Ну, вот и я пил. Чудесная водка. Дозвольте, сударь, еще стаканчик из фляжечки. Бог Троицу любит.

– Смотри не усни опять. Уснешь – и уж на сей раз тигра во сне увидишь, а то так леопарда.

– Вы, сударь, все сомневаетесь, что меня медведь обнюхивал? Он не только меня обнюхивал, но и поцарапал лапой. Вон на шее царапина. Я ничком лежал, а он подходит – нюх, нюх… Потом видит, что я не шевелюсь, – лапой меня по шее. Тут я света не взвидел и всех своих чувств лишился. Этим-то меня Бог и спас. Медведь подумал, что я мертвый, и отошел прочь. Ведь он такая животная, которая с мертвым человеком не занимается. Посмотрел, видит, что человек без движениев и не дышит, и пошел прочь. Это мне изволите стаканчик?

– Да уж что с тобой делать – пей. Только ты вот что… Ты пей и закусывай. А то у вас извадка пить и ничего не есть. Ты еще и того бутерброда не съел.

– А я его вот на этот стакашек приберег. Думаю, барин добрый, поднесет еще, так сем-ка я…

– Нет, ты ешь. Пить и не есть нездорово. Да и хмелеешь скоро. Вот тебе еще хлеб, вот тебе колбаса.

– Много благодарны, ваша милость. Ваше здоровье! Тьфу!

Мужичонка выпил и плюнул.

– И что это за водка у господ! – продолжал он. – Кабы наш кабатчик такую водку держал – рай красный бы был. А то у нас водка…

– Ты ешь, ешь, не оставляй. Тогда и руки перестанут трястись.

– Я съем. Мы, сударь, люди-охотники. Привыкли и липовым листом закусывать. Пожуешь липовый листик, а то и березовый – вот и закуска. Желаете, ваша милость, я вам хорошего щенка украду? Только уж этого щенка нужно держать не здесь, а в другом месте, потому бабунцовский егерь как взглянет, сейчас и догадается. Пойдут разговоры, а тогда что хорошего!

– От чьей суки-то? – спросил охотник.

– Сука три медали имеет – во какая сука, а отца из-за шестидесяти верст сюда привозили. Красавец пес и только что не говорит. За пять рублей я для вашей милости в лучшем бы виде украл. Прикажете-с?

– Нет, не надо. Зачем тебя в грех вводить!

– Что за грех, помилуйте… Вот ежели бы вещию какую, а то щенка!

– Да, может быть, он и рубля не стоит?

– Говорю вам, сука с тремя медалями. За отца-то двести рублей давали, но там не согласились отдать. Пес умней меня – во какой. Ну, за три рубля я вам украду, ежели пять рублей дорого.

– Нет, не надо.

– Очень уж мне вам услужить-то хочется, потому вы барин хороший, ласковый. Желаете за рубль?

– Да ведь я же сказал, что не надо.

– Ну, себе украду. Одно вот только – баба у меня непутевая, не воспитает, – проговорил мужичонка, видимо хмелея. – Все ее понятия только одному, чтобы пива выпить, а на это нет, чтобы щенка вынянчить. Ах, сударь, кабы мне другую бабу, то совсем бы я человеком стал!

– А что? Разве нехороша? – спросил охотник.

– Баба – король, но, будем говорить так, гуляющая… Судейского генерала Ивана Астафьича знаете? Я уж и то ему говорю: «Эх, – говорю, – ваше превосходительство, кабы вы помогли, чтобы мне с моей бабой разводом…» Оттого у меня и хозяйства нет через эту самую бабу. Помилуйте: я выпивши – собаки не кормлены. А ведь господа спрашивают, отчего собака худеет. А ей плевать на собаку… Ей что? Ей только бы самой гулять. Дозвольте, ваша милость, еще папиросочки…