Утро тёплое и безмятежно-радостное. Помятые товарищи не раздражают. Спокойное море лениво и неслышно накатывает на берег, а отражённый им солнечный свет приятно ласкает загорелое тело. В столовой молодая озорная повариха Тонечка незаметно налила ему большим половником из алюминиевой фляги полный стакан сметаны, и он выпил его до дна прямо на раздаче, а потом пальцем собрал со стенок остатки и отправил в рот. Тонечка всё это время смотрела на него, не отрываясь, и улыбалась. Он улыбнулся в ответ и мельком подумал, что теперь не сможет ответить Тонечке на её доброту и заботу. Ведь у него есть Вика!

Внутри возбуждённо забилось, и он не смог сдержать счастливой улыбки. Видимо, улыбка получилась какой-то особенной, потому что Тонечка зарделась и принялась прямо-таки порхать по кухне, проворно накладывая в тарелки и весело что-то напевая. А он мгновенно проглотил завтрак, отказался от полстакана водки, которую товарищи разливали под столом, и помчался туда, где его ждали.

И его действительно ждали! Казалось, что он знал её всю жизнь, а не меньше суток. Такое сумасшедшее чувство единения! Сначала они купались, и он катал её на широкой спине, как большая черепаха. Она пела весёлую песенку про львёнка, глотая солёные брызги, смеясь и колотя по воде ногами. Он тоже смеялся прямо в воду, отфыркивался и тоже нет-нет, да глотал прозрачную чистейшую соль. Было солёно и весело! И упоительно ощущать, как она то и дело касается выпуклой грудью его жёсткой спины, где под загорелой кожей ходили тугие мышцы. Он перевернулся с живота на спину, и теперь уже грудь соприкасалась с грудью, пальцы сжимали подростково-тонкую талию, а ноги отчаянно работали, чтобы удержать их обоих на поверхности. Потом губы нечаянно коснулись губ, слились в единое целое, исчезли мысли, море, солнце, и они утонули! Но не умерли… Хоть и безумно хотелось, чтобы «здесь и сейчас» остановилось! Они вынырнули и безумно расхохотались. Потом был поход в горы, исцарапанные ноги, запах горячей пыли и искусанные губы…

Три счастливых дня пролетели весело, пронзительно и бесшабашно. Последнюю ночь они провели вместе. Вика выскользнула из номера, когда родители заснули. Ему некуда было её пригласить, и они гуляли по тёмному пляжу, слушали звук прибоя, смотрели на яркие звёзды и, конечно, целовались. Рассвет застал их спящими в лодке спасателя. Первые лучи солнца осветили и согрели свернувшиеся клубочком, вжавшиеся друг в друга, равномерно посапывающие тела. А вместе с солнечными лучами появился и Викин папа. Лётчик-космонавт и Герой Советского Союза. Он искал Вику по всему пансионату, был крайне взволнован и не настроен на диалог. Потому что в это время Викина мама, обнаружившая пропажу дочери под утро во время похода в туалет, металась по роскошному номеру люкс, заламывала руки и проклинала собственную толерантность в отношении неведомого, мутного проходимца, представившегося студентом МГУ. Она даже паспорт его не спросила! И где теперь дочь-кровинушка – единственный плод её трудов, страданий и бессонных ночей? «Где?! Я тебя спрашиваю, недотёпа космический! Что ты разлёгся в кровати, когда наш ребёнок, может, гибнет прямо сейчас где-нибудь под кустом?!» Понятно, что напутствуемый подобным монологом, из которого были исключены самые острые выражения, Герой Советского Союза не находился в безмятежном состоянии, а чувствовал себя почти на стартовом столе, когда сидишь в крохотной, тесной капсуле, а под тобой цистерна самого взрывоопасного и легковоспламеняющегося в мире горючего размером с двенадцатиэтажный дом. Он хоть и не верил в апокалиптическую картину на скорую руку, набросанную супругой, но исправно бродил по аллеям, привыкши беспрекословно подчиняться приказаниям вышестоящего начальства, к коему жена, несомненно, относилась.

Узрев, наконец, безмятежно и сладко посапывающих беглецов, которым нипочём оказалось жёсткое днище лодки, к тому же покрытое росой, подполковник быстро успокоился и даже поначалу не хотел нарушать идиллию, но мысль о благоверной, которая подобную мягкотелость просто не поймёт и в лучшем случае приравняет к неполному служебному соответствию, заставила собрать волю в кулак, грозно сдвинуть брови и басовито гаркнуть: «Рота, подъём!» Ромке, всего полгода как вернувшемуся из армии, не нужно было повторять дважды. Уже через четверть секунды он стоял, вытянувшись во фрунт. Иное дело Вика. Набалованный ребёнок слегка приоткрыл один глаз, недовольно поджал губы, потом сладко потянулся, снова зажмурился, потёр глаза кулачками, зевнул и, наконец, широко их открыл. Ни испуга, ни смущения в глазах не было. А наоборот, явственно постреливали электрические разряды и молнии. Совсем как у мамы. «Папа, что за армейщина?» Подполковник, оказавшийся меж двух огней, всё же не готов был терять лицо перед каким-то студентом, а потому грозно, но довольно фальшиво скомандовал: «Поговори у меня ещё. Ну-ка марш домой!» А потом уже каким-то извиняющимся тоном добавил: «Мать места себе не находит…» Вика легко, как это бывает в шестнадцать лет, поднялась, чмокнула растерянно хлопающего ресницами Ромку в щёку и, взяв отца под руку, повела его в номер. Диалога между мужчинами не состоялось. К полному удовольствию обоих.

В номере мать и дочь знатно поскандалили, получив наконец настоящее женское удовлетворение, о котором мужчины и не догадываются, самоуверенно полагая, что лишь они сами являются единственным его источником. Наивные. Подполковник плескался меж двух берегов, как речушка в грозу, когда шквалистый ветер буйно пенит её спокойные прежде воды, в изобилии производя брызги и пену. Ему, как обычно, досталось больше всех.

– Нет, ну вы посмотрите! Эта пигалица ещё смеет огрызаться, а он и ухом не ведёт!

– Зиночка, ну зачем ты так? Соседи же могут услышать.

– Тебе соседи важнее или собственная дочь?!

– Папа, скажи ей, что я уже взрослая и не нуждаюсь в нравоучениях! Особенно в такой форме.

– Кому это ей?! Ты как к матери обращаешься?!

– Папа, почему она на меня орёт?!

– Вита, нельзя так про маму говорить.

– Ааа, никто в этой семье меня не понимает!

– Виточка, ну пожалуйста, только не плачь! Соседи услышат.

– Ааа, вся в отца, чуть что – сразу в кусты! А мои нервы здесь никого не интересуют!

– Вита, Зина, да успокойтесь вы ради бога!

– (Хором.) А ты не лезь! В армии у себя будешь командовать!

И подполковник, бывший когда-то чемпионом Ейского высшего военного авиационного училища по боксу, позорно бежал из номера и отправился прямиком в только что открывшийся буфет, где сердобольная буфетчица Тамара тайком налила ему сто пятьдесят коньячка, поскольку в такую рань спиртное ещё не продавалось. Пока космонавт и герой пил коньяк крупными глотками, Тамара разглядывала его мужественный профиль и недоумевала, почему такой красивый и не старый ещё мужчина живёт с какой-то мымрой крашеной, в то время как она, умница и красавица, не может найти себе приличного мужика. Эх, как несправедливо всё-таки устроена эта жизнь!

Ромка тем временем уже трясся в плацкартном вагоне скорого поезда «Адлер – Москва». За окном безмятежно переливалось на солнце самое синее море в обрамлении пирамидальных тополей. На душе была щемящая грусть. На расстоянии Вика казалась ещё прекраснее, чем в жизни. Он вспоминал её лёгкий беззаботный смех, загорелые ноги и испытывал томление духа и трепетание плоти. Расставание привнесло элегические нотки и пикантно разбавило коктейль его чувств, главным ингредиентом которого являлось мощное сексуальное влечение. Теперь воображение рисовало образ не просто симпатичной юной девочки, но тонкого возвышенного существа неземной красоты. Впрочем, романтическую картину слегка нарушал настойчивый запах соседских носков, наполняющий межкоечное пространство ароматом почище французского сыра Бри. Но поскольку с гордостью сыроделов из города Мо Ромка на тот момент знаком не был, то и оценить по достоинству букет, источаемый чёрными лоснящимися носками с дыркой на пятке, не мог. В другой раз он, скорее всего, и не обратил бы на сей нередко встречающийся в плацкарте факт внимания, однако в моменте его задевал диссонанс между носками и образом любимой. Казалось, что мужик в несвежих трениках и линялой майке-алкоголичке читает его мысли и нарочно воняет носками, как бы подчёркивая: «Да не существует никаких принцесс, у всех на уме одно и то же…» Какое-то время Ромка боролся с желанием высказать мужику всё, что он о нём думает и, быть может, если тот не проникнется прекрасным, даже пригласить его в тамбур на дуэль. Но тут мужик как-то очень миролюбиво посмотрел на Ромку и тихонько прошептал, чтобы не слышали соседи снизу: «Может, того? У меня Мурмулин на курином помёте есть», довольно звонко при этом щёлкнув себя пальцами по шее. Ромка отчаянно замотал головой. Отрицательно и даже как-то испуганно. Весь негатив по отношению к мужику тут же испарился. Тем более что тот вскоре поднялся и, прихватив с собой нечто завёрнутое в газету «Сельская жизнь», отбыл в неизвестном направлении. Ничто больше не мешало тихо и возвышенно печалиться…