В ответ своенравная девочка, упорно не желавшая принимать мачеху, вызывавшую у нее стойкую неприязнь своими неуклюжими и лицемерными попытками добиться ее расположения, да еще непрестанно твердившую о том, что Эли обязана называть ее «мамой», строила всякие гримасы, которые человеку, искренне любившему бы ее, могли показаться забавными и даже очаровательными, но у Айша – биби вызывали жуткое раздражение. Ее чрезмерно густые и широкие для женщины брови сходились к переносице, а узкие, словно лезвие остро отточенного кинжала, глаза метали громы и молнии. С громким, нарочито – отчаянным криком: «Спасайтесь все! Див идет!», – девочка убегала на улицу, где после подобных выходок ей приходилось бродить до самого вечера, ожидая возвращения отца, при котором мачеха, за глаза называемая Эли «кара хатун», или «черная баба», вела себя тише воды, ниже травы.
Между Айша – биби и Эльнарой все сильнее разгорался костер негласной и непримиримой войны. В отместку за непослушание мачеха старалась загрузить юную падчерицу всевозможной работой, в то время как ее великовозрастный сынок по имени Заир, освобожденный от всех хозяйственных дел, только тем и занимался, что спал – ел, да играл с окрестными мальчишками в их детские игры, день ото дня набирая вес. Сама «кара хатун», дни напролет возлежавшая на пуховых перинах, также чудовищно располнела. Среди архотских женщин полнота издавна считалась основным признаком благополучия. А потому не шибко умная, обделенная красотой, женщина ужасно гордилась своей бесформенной фигурой, не подозревая, что негодница Эли, как она обычно звала падчерицу, поменяла ее и без того обидное прозвище «кара хатун» на другое, не менее неприятное: «кара самовар», или «черный самовар».
Каждую пятницу Айша – биби с неимоверной важностью и гордостью несла свои колыхающиеся телеса в мечеть, не понимая, почему соседские ребятишки, едва завидев ее, начинают кричать про какой-то черный самовар. «О чем это они говорят? Где это видано, чтоб самовар был черным?» – долго недоумевала недогадливая женщина, пока сынок не рассказал ей об очередной проделке Эльнары.
Разъяренная Айша – биби выселила неугомонную падчерицу в маленькую темную каморку, где зимой было холодно, а летом чересчур жарко и душно. Когда-то она служила кладовой для хранения продуктов, однако со временем количество съестных припасов настолько увеличилось, что они уже там не помещались, из-за чего приходилось распихивать по всем свободным углам мешки с мукой и различными крупами, бочонки с медом и маслом, корзины с халвой и другими сладостями, что было не удобно. Теперь же мстительная мачеха распорядилась выделить под хозяйственные нужды комнату Эли, а ее саму переселила в ужасную тесную каморку, заодно добавив ей домашней работы.
Каждое утро Эльнара вставала ни свет – ни заря, чтобы успеть к пробуждению «кара самовар» начисто вымести просторный двор, принести воды с дальнего колодца, испечь горячие лепешки и приготовить любимую рисовую кашу Айша – биби. Также она обязана была поить и кормить домашний скот, поголовье которого год от года все увеличивалось, радуя ненасытные глаза и стяжательскую душу алчной мачехи, убирать за скотиной, ухаживать за большим фруктовым садом, заниматься стиркой и уборкой, и ежедневно после вечернего чая до блеска начищать большой медный самовар.
– Хороший самовар должен сверкать ярче, чем луна на этом небосводе! – мстительно приговаривала Айша – биби, с дотошной въедливостью проверяя ее работу.
Эльнара практически перестала выходить на улицу, забыла о веселых играх и беззаботном смехе. Как пчелка она трудилась день – деньской, а вечером в изнеможении валилась на постель и мгновенно засыпала. Не желая расстраивать отца, крайне утомленного нескончаемым потоком больных, нуждавшихся не только в излечении недуга, но и в добром слове, в душевном внимании, упрямая девочка хранила все свои обиды и невзгоды при себе, однако при случае не упускала возможности понасмешничать над мачехой, благо, та сама нередко давала для этого поводы. Распускать руки, чтоб как следует наказать маленькую негодницу, Айша – биби все же побаивалась, только шипела, как змея в ответ на язвительные колкости и обидные насмешки неугомонной падчерицы, так и не пожелавшей называть ее словом «мама», как положено во всех приличных и уважаемых семьях.
Однажды Эли до смерти напугала мачеху, появившись как-то ночью перед ее распахнутым окном, закутанная с ног до головы в белую простыню. Айша – биби только успела прилечь в постель, повернувшись набок в предвкушении сладкого сна, как вдруг что-то заставило ее приоткрыть глаза. В следующее мгновение ее жирное тело затряслось от страха при виде непонятно откуда взявшейся безмолвной фигуры в белом. «Кто ты?» – пискнула толстуха, в ответ – тишина. Вообразив, что перед ней находится аруах – дух почивших предков, она бросилась на колени, противно заголосив неожиданно тонким, писклявым голоском, умоляя не забирать ее душу на небо. Понимая, что не на шутку перепуганная мачеха может сейчас разбудить весь дом, Эли поспешно пошла прочь.
Донельзя удивленная Айша – биби застыла с открытым ртом, не зная, как ей дальше быть, но вдруг смутная догадка обожгла ее, словно удар молнии. Вскочив на ноги, она бросилась в каморку падчерицы, в темноте переворачивая попадавшиеся ей на пути предметы, и перед дверью комнаты нос к носу столкнулась с Эли, возвратившейся с улицы со свернутой подмышками простыней. На следующий день девочку оставили без обеда, а после недолгого размышления лишили и ужина, отправив до самой ночи работать на скотный двор.
Неудивительно, что при таких условиях жизни однажды Эльнара серьезно захворала. Разъяренная недомоганием падчерицы, Айша – биби громко бранилась, но ничего не могла поделать. Бедная девочка неподвижно лежала в постели, вытянув вдоль тела тонкие руки, и устремив куда-то в пространство не по – детски серьезный взгляд огромных черных глаз. В этот момент, услышав шум, на женскую половину дома заглянул Пехлибей, в неурочный час возвратившийся домой после обхода больных. Увидев дочь в таком ужасном состоянии и в таких жалких условиях, он пришел в сильнейшее негодование, тем более, что заболевшая Эли живо напомнила ему его любимую Фариду, когда он впервые встретился с ней в доме ее отца. Разница была лишь в том, что Фарида тогда лежала на широком роскошном ложе, окруженная множеством серьезно озабоченных ее болезнью тетушек и толпой служанок. Пехлибей был страшен в своем гневе.
Насмерть перепуганная Айша – биби неуклюже рухнула на колени, непрерывно голося и целуя запылившиеся сапоги мужа. Разжиревшая до неприличия баба, путаясь в подоле атласного платья, ползала на коленях по земляному полу, метаясь от отца к дочери, и вымаливая у них обоих прощение. С трудом подавив ярость, Пехлибей приказал немедля приготовить для Эли самую лучшую комнату, а сам направился в свои покои, чтоб приготовить дочери целебный отвар.
Следующие десять дней, очень ослабевшая от тяжелого труда, постоянного недосыпания и приключившейся с ней болезни, Эльнара провела в постели под неусыпным наблюдением отца. Сам лично он поил ее гороховым супом, обладавшим хорошими целительными свойствами, и настойкой из трав, терпеливо массировал известные ему из источников древней индийской медицины определенные точки на ступнях ног, напрямую воздействуя на больные органы, делал над головой дочки плавные движения руками, после которых ей становилось значительно легче.
Айша – биби старалась пореже попадаться на глаза мужу. Позабыв о лени и мягких пуховых перинах, она взялась за домашние дела и даже заставила работать своего толстого сыночка, падчерицу же окружила невиданной прежде заботой и лаской. Говорила ей добрые слова, угодливо заглядывая в глаза, кормила вкусными кушаньями, не позволяла вставать с постели.
Девочка пошла на поправку. За время своей болезни она как будто бы немного повзрослела и, хоть поведение мачехи ее очень даже забавляло, Эли не стремилась теперь насмешничать, а довольно снисходительно отвечала на вопросы лицемерной Айша – биби, дав себе слово, что больше никому не позволит обижать себя, и что никто на свете не посмеет распоряжаться ее жизнью, ведь она у нее – одна-единственная.
