Лидка выпрямилась и отряхнула руки.

— Да иди ты в задницу, подруга! — неожиданно сказала она и скрылась в квартире.

Хлопнула дверь. Крупинки муки еще сыпались как мелкий-мелкий снег.

— Это мой… — просипела Таня перехваченным горлом. — Мой щавель.

Только увещевать пустоту лестничной площадки было бессмысленно.

Разевая рот, Таня вывалилась из подъезда. Казалось бы, открытое пространство должно помочь. Помогает же рыбе большая вода? Но по факту сделалось только хуже.

Тварь! Тварь! За что? Со школы ведь дружили! Таня не понимала перемены. Только что щавель в четыре руки… Ну, объяснила бы, все мы бывали в разных ситуациях, жизнь у нас как дорога с ямами, то яма, то канава, черт с ней, потерпела бы жареная курица в изгнании, но вот так, надеясь выручить пятьсот рублей втихую? Пятьсот рублей! Не бог весть какое богатство. Ой-ой, Коля задолжал!

Да хоть бы он сдох!

Небо опрокинулось чашей, и Таню замотало под ним, как шарик в стаканчике у вокзального «наперсточника». Кручу-верчу. То деревья совершали набег, брызгали листвой в глаза, то асфальт прыгал, грозя поцеловать в колено, то провода, расчертившие воздух, тянулись к горлу.

Как? Куда? Зачем? Прочь, прочь от дома, с ненавистной улицы, от предавшей подруги. Слезы со щеки тоже прочь. Не дождешься, Лидочка! Ладно, подумаешь, и не такое переживали. Ох, черно!

Запутать хочу.

Остановилась она, только когда боль хищным зверьком вцепилась в бок. Вздрогнула, вскинула голову, прижала ладонь и оглянулась, переступая. Что за блажь? Куда это ее умотало? Из зарослей репейника да крапивы выглядывала косая изба с дырявой крышей, горбом выгибалась грунтовая дорога и белело кирпичное здание с проломами в обращенной к Тане стене. Казалось, в здание дважды ударили чугунной «бабой». Перекрывая часть пространства, висела решетчатая воротная створка. А там, откуда Таня пришла, кренился дощатый забор и тянулся к хмурому небу короткий палец водонапорной башни. И никого. Ни транспорта, ни людей. Собачий силуэт только промелькнул и пропал.

Сюр какой-то.

Наверное, надо было просто повернуть назад. Это было самое разумное. Но в голове у Тани почему-то топографически сложилось так, будто дальше, за проломленным зданием, может, метрах в пятидесяти, находится старое депо, и, обогнув его, по рельсам можно легко выйти с окраины на улицу, соседствующую с вещевым рынком. Ну, возможно, не совсем соседствующую, не ведущую в верном направлении. Город-то она все-таки знала.

Поэтому по тропке она пошла вперед, внимательно смотря под ноги. Пролом открыл вид на внутренности здания, усеянные строительным мусором. Какое-то оборудование ржавело в углу. Потом потянуло дымком.

Но странно — никакого депо Таня не обнаружила. Скрипнув воротной створкой, она оказалась на пустыре, заставленном бытовками. Бытовки были горелые, часть была едва-едва подпалена с торца или с фасада, другие же были угольно-черны целиком, некоторые и вовсе представляли из себя одно основание на колесах. Все они казались нежилыми, но дымок вился над крышами, утекая с дальнего конца пустыря. Там, похоже, все же имелись люди.

Прекрасно, подумала Таня. Хоть есть, кого спросить.

Она двинулась на дым, по пути оправляя одежду, чтобы не выглядеть уж совсем неряхой. Несколько движений ладони уложили волосы. Кофту можно чуть расстегнуть, надеясь на разговорчивость тех, кто сидит у костра.

— Здравствуйте.

Таня поняла, что совершила глупость, когда слово уже слетело с языка. Ох, по-хорошему следовало бы сначала выглянуть и убедиться, что сидящие не представляют опасности. Читано и перечитано про похожие случаи.

Поздно.

Внутри стало не холодно даже, льдисто. Таня замерла.

— Ничего себе ляля!

Они поднялись все трое. Поджарые, худые, двое бритых, один со светлой шевелюрой, крайний блеснул железным зубом. На одном синие спортивные штаны были закатаны до колен, другой носил майку под светлой кофтой, третий щеголял в брезентовой куртке на голое тело и в холщовых штанах, густо измазанных в саже.

Двум, наверное, было лет по тридцать, старшему — под сорок. Или за сорок.

Таня растерялась до полной несвязности в мыслях. Она, как кролик, смотрела на хищные, разгорающиеся в чужих глазах огоньки.

— Мне пройти…

— Конечно!

Самый старший с улыбкой первым шагнул в сторону. Двое других отступили тоже, образовывая коридор для прохода. Впереди на кирпичах стояло ведро, под ведром был разведен костер, потрескивали доски, дым обтекал жестяные стенки и тянулся вверх, что-то булькало внутри, дышало мясным запахом. Казалось, невысказанное: «Разделите с нами трапезу, барышня» висит в воздухе.

Стараясь не наступить на разложенную на песке одежду, какие-то газеты, Таня перенесла ногу. Ну вот, подумалось, нормальные же люди. Совсем не страшные. А дальше ее аккуратно поймали на удушающий. Раз, и рука, просунувшаяся под подбородок, дернула назад, пережимая горло.

— Тихо-тихо-тихо.

В глазах у Тани потемнело.

— Вы что… зачем… — прохрипела она, чувствуя, как внутри, остро, клином в подвздошье, вздергивается страх.

— Не рыпайся, ляля, — дохнули ей в ухо. — Получишь море удовольствия.

Чужая ладонь легла на грудь, потом без стеснения заползла под кофту, под блузку, выцепляя пуговицы. Кто-то поймал ногу.

— Куда? — услышала Таня полный вожделения голос.

— А на балку, — ответил тот, кто держал горло.

— Понял.

Таню отняли от земли и, похохатывая, пофыркивая, понесли. Все, что она смогла, это царапнуть пальцами по вкопанной в песок доске, мелькнувшей в поле зрения. Торопливая рука одного из несущих между тем скользнула между ног и сбила ткань трусиков, пытаясь проникнуть внутрь.

— Не надо, — прошептала Таня, умудрившись извернуться телом и едва не выскользнуть на землю.

— Куда, сука!

Тот, кто поддушивал ее, пристукнул Таню по голове. Искры брызнули из правого глаза. Ее подхватили снова. Голоса доносились до слабеющей Тани как сквозь вату.

— Сюда.

— Ага.

Ее перекинули через что-то деревянное, не больно толкнувшее в живот. Таня повисла, из опоры для рук имелась только лежащая шаткая колода, обрезок от столба, и то на нее можно было опереться только левой.

Тот, кто держал шею, присев, возник вдруг в поле зрения. На небритом, костистом лице плавали холодные глаза.

— Пасть открой, ляля, — услышала Таня.

Один из тех, кто был сейчас невидим, поймал ее руки. С треском ткани другой рванул с нее юбку. Таня заболтала ногами, чувствуя, как жадные ладони мнут ее ягодицы.

— Попка, что надо!

— Пасть…

Холодноглазый до боли сдавил Тане щеки, переключая внимание на себя и заставляя разжать челюсти. Слезы брызнули из глаз.

— Не на…

Вонючая тряпка заполнила рот. Веревка, продавив губы, схватила кожу наискосок. Узел врезался в шею.

— Дыши носом, ляля, — пожелал, поднимаясь, холодноглазый. — Будешь тихая, жить оставим.

Махнула перед носом грязно-зеленая пола брезентовой куртки.

— Мы же по очереди, Пешня? — спросил заискивающий голос. — Я, если что, за тобой. Я — второй.

— Ну а то.

Таня вздрогнула и забилась на балке, когда с нее стянули трусики.

— Норовистая.

— Так даже лучше.

Таня замычала. Где-то внутри нее росла обжигающая чернота, сковывала космическим холодом. Ну как же? Ну почему? — звучал в этой черноте отчаянный Танин голос, заслоняя собой возню за спиной. За что? Господи, неужели насчет меня у тебя такие планы? Я же никому не сделала зла. Никому! Я Олежку… я одна… Я не сдалась, когда к тебе ушла мама, я пережила… Эта дурацкая перестройка, постоянное безденежье, ни работы нормальной, ни жизни, ни перспектив… Что там впереди? Жопа впереди. Но ничего-ничего, говорила я себе, не буду сдаваться.

И ты решил меня добить? Ответь!

— Ну, ляля, — сказали, пристраиваясь к ней сзади. — Принимай гонца.

— Из Пизы? — спросил, хохотнув, наверное, тот, с железным зубом.

— В Пизу!

С первым же толчком тьма в Тане взбурлила, стянулась в точку в подвздошье и рванула Сверхновой. После нее осталась только пустота, и ничего уже не было важно. Ни мир, ни она сама.