И все же, я не в силах пока с ним расстаться. Тридцать лет вместе – не ежик начихал! Ведь чего только мы с ним не пережили… Начиная с путча 1991 года, страхов в октябре 1993, потом дефолта 1998 года. Еще случилось обнуление рубля – не знаю, как правильно это назвать? – в общем, когда миллион превратился в сотню. Знавали и талоны на первейшие продукты, и карточки покупателя на промтовары. И вдруг – нежданная легализация доллара и появление обменных пунктов прежде запретной валюты. Через несколько лет – первые пластиковые карты, постепенно вытесняющие наличные деньги. И это не просто техническое новшество, отменяющее отслужившие свое кошельки, а конец целой эпохи встречающихся рук, которые передают друг другу шуршащие бумажки. И в довершении – всемирный коронавирус, надолго положивший конец личному общению вне семьи. Тут все и произошло…

Он безошибочно почувствовал мою, сначала робкую, потом все более откровенную измену. И разом сник, потускнел, заметно покрылся морщинами. Но и у меня сердце – не камень. Я очень долго угрызалась виной, когда и отпираться глупо, и что-либо изменить невозможно, и нельзя искренне его не пожалеть… А ведь каким был красавцем! Я ни на кого другого даже не смотрела все эти годы. И знаю, что он до последнего времени хранил в заветном кармашке мою фотографию – ксерокопию с паспорта, не самую лучшую, на которой я в простом свитере и неудачной стрижке, и где мне уже сорок пять лет. Конечно, лучше было бы то фото, на котором мне шестнадцать или двадцать пять. Но он берег именно эту, как бы говоря, что я дорога ему в любом возрасте. Впрочем, в мои двадцать пять мы еще не были знакомы.

А встретилась я с ним случайно, в мае 1991 года среди стихийно возникшей толкучки на Лубянской площади. И это была не мелкая торговля на пятачке, о нет! Словно гигантская анаконда из множества людей улеглась извилистыми рядами между Центральным Детским миром и Политехническим музеем, едва оставив место для проезда машин. И все стояли буквально плечом к плечу. Некоторые граждане – с гордым вызовом во взгляде, держа в одной руке вещи, принесенные на продажу, а в другой сжимая газету с только что опубликованным Указом о разрешении свободной торговли. И чего только там не материализовалось из неведомых недр, даже импортное! И откуда все в одночасье взялось? Вот там я его и увидела – элегантного шатена. Это была не броская красота напоказ, а именно элегантность лаконичными средствами. Хотя мне больше симпатичны блондины, но в него я влюбилась мгновенно. Разве пред таким устоишь? С этого дня мы не расставались. Только однажды, когда мне пришлось месяц пролежать в больнице. А в тот ранний майский вечер – должно быть, нас пораньше отпустили с работы – помню, было очень тепло, почти по-летнему, и мы с ним зашли в Детский мир купить первое в сезоне мороженое.

Незабываемый, непредсказуемый и мятежный 1991 год… До августовского путча было еще далеко, но вокруг Кремля, по всему периметру Александровского сада, с начала мая почему-то бессменно стояли военные бронетранспортеры. Хотя не малейшей тревожности это ни у кого не вызывало, только ленивые усмешки. Но видимо, нечто незримое уже веяло над столицей… Эта весна обещала перемены, которые трудно было и вообразить! А еще зимой, когда мне необходимо было купить лекарство в валютной аптеке, пришлось тайком, по звонку и через третьи руки, пугливо встречаться с неизвестным человеком в его машине, чтобы обменять несколько запретных долларов. Почти шпионская романтика! А совсем скоро мой кошелек принимал, как должное, хрусткие купюры дяди Сэма, которые были в широком ходу, наравне с родимыми деревянными. Во всяком случае, в шоу-бизнесе, где я в то время работала со сценическими костюмами.

Удивительно, сколько воспоминаний вызвала в душе мысль о необходимости окончательно с ним расстаться! Поистине это самая значимая часть жизни… Почему мы так необъяснимо привязываемся к любимым вещам? Точнее сказать, к неодушевленным предметам, наделяя их едва ли не человеческими свойствами. Дети – к своим затисканным и заласканным игрушкам. Взрослые женщины – к платью, хранящему память о чьих-то волнующих объятиях. Или флакону от давно выветрившихся духов, память об аромате которых неизменно уносит в тот счастливый миг, когда… Или вот этот старый, до неприличия затасканный кошелек. По углам истершийся настолько, что однажды в прореху чуть не выпала восточная монета с прорезью в центре, притаившаяся там, якобы на удачу и богатство, с незапамятных времен. Еще есть бритвенное лезвие для непредвиденных нужд. Записанный на крохотной бумажке номер телефона фирмы замков, на случай вскрытия захлопнувшейся двери, был и такой казус. И та самая фотография, которую годами верно хранил мой неразлучный, опечаленный друг. Он и сейчас лежит где-то в глубине тумбочки, в прихожей. У меня рука все не поднимается его выбросить…

Даже глаза в глаза перед зеркалом, даже впотьмах под одеялом, где никто не услышит и не смутит, Яна не могла бы отыскать в себе пороков явного злопыхательства или оскорбительной неблагодарности. И если ей взбредет на ум исповедаться в церкви перед священником, вряд ли список ее грехов будет очень длинным. И все же… Оказывается, у скольких знакомых и даже близких людей она вызывает недовольство. Или, что еще неожиданней, зависть хоть в чем-то. Никогда бы не подумала, что ей можно завидовать по стольким поводам, сколько завидовали подруги: и платье красивое, и бедра узкие, и поет хорошо, и с мамой живут, не ссорясь, а еще вяжет классно!

Это началось с раннего детства, а может, и с самого рождения. В общем, сколько Яна себя помнит, она слышит мысли другого человека, относящиеся к ней. Не просто воспринимает возникшие у кого-то эмоции, а именно слышит звучание голоса, даже целые фразы с присущими человеку интонациями. Недаром позже где-то прочла, что глаза – это выдвинутый наружу участок мозга. Ну, а крылатое выражение "глаза – зеркало души" знает каждый. Поэтому ей так очевидно все, "сказанное" глазами. И чего только в свой адрес не услышишь! Даже бабушка иногда мысленно упрекала ее, единственную и любимую внучку – "вся в отца". Понятно, что это от раздражения на зятя, который уж точно не подарок, но Яне было до слез обидно, ведь она и сама от папашки хлебнула в детстве неприятностей.

* * *

Как странно, что сейчас Яна ничего не слышит, ни одного слова, хотя сероглазый парень, сидящий в глубине комнаты, давно посматривает на нее украдкой. От неожиданности в первый момент даже испугалась потери своей странной способности, будто ее внезапно обезоружили, или она прилюдно оказалась не вполне одетой. Но тут же обрадовалась – неужели, наконец, избавилась от напасти, отравляющей ей жизнь? Только что они снова на миг встретились взглядами, и по-прежнему было тихо, как в общественном транспорте, где каждый занят собой, уткнувшись в смартфон. Что за чудеса? Именно сейчас Яне позарез нужно знать мысли этого нового в их компании и так понравившегося ей парня. Но как же другие довольствуются лишь визуальной информацией, поверхностным впечатлением? И ничего, как-то справляются. Или ей уже расхотелось быть похожей на других? Вот так новость! Не впасть теперь ли в истерику, вроде Обломова? Только не поющего «Васи», а того, классического Ильи Ильича, который вопил старому слуге: «Как ты посмел сравнить меня с другими?!» Яна даже улыбнулась своей мысли, хотя вариантов это не прибавило. Но тут появилась запоздавшая Ксюша, с порога метнула по диагонали комнаты взгляд, и все встало на свои места – он кольнул Яну завистливой иронией. Но что же сероглазый?

Вообще она слышит в основном негативные мысли подруг, в диапазоне от легкого подтрунивания до язвительного осуждения. Еще в детстве сильно мучилась вопросом: или она не способна улавливать мысли людей на одобрительных частотах, или ничего хорошего о ней не говорят? Потом как-то приладилась жить с этаким счастьем… Хорошо, что она "слышит" другого человека лишь пересекаясь с ним взглядом на долю секунды. Поэтому Яна привычно избегает смотреть в лицо собеседнику, чтобы в случае чего не показать, насколько она понимает истинное к себе отношение. И чтобы лишний раз не расстраиваться. Больше всего любит посидеть у речки в тихом парке, или наоборот – побродить по какой-нибудь художественной выставке или потолкаться на суетливой ярмарке-продаже, где много людей и все чужие, не обращающие друг на друга внимания. Хотя иногда она мстительно развлекается, слово в слово повторив чью-нибудь безмолвную реплику и вводя человека в полнейший ступор. Но это, если надо кого-то резко отшить, и только с незнакомыми, с кем гарантированно никогда больше не увидишься, а то запросто прослывешь ведьмой.