— Очень сильно, — шепчет она. — Почти так же сильно, как я люблю тебя.

Моя улыбка причиняет боль, это было очень мило.

— Ты знаешь, какой мрачной и совершенно дерьмовой была бы моя жизнь без тебя?

— Черной, как смоль? — гадает она. — Угольно-черной? Как черный обсидиан?

— Вероятно, как черный обсидиан.

Сильвер мудро кивает, как будто этот выбор имеет самый большой смысл.

— Я рада, что твоя жизнь не обсидианово-черная. И рада, что хоть немного её осветила.

Я сажусь прямо, подвинувшись так, чтобы взять ее лицо в свои руки. Ее взгляд скользит по моим чертам, а радужки похожи на ртуть, как движущиеся молнии, пойманные в стеклянную бутылку.

— Ты не просто немного её осветила. Ты — солнце, Argento, — говорю я ей. — От тебя исходит столько тепла, жизни и радости, что это, черт возьми, выплескивается из меня. Во мне больше света, чем я знаю, что с ним делать. Просто потерять его... потерять Бена... эта боль была черной дырой, которая становилась все больше и больше. Я думал, что она проглотит меня целиком. Но ты не позволила этому случиться. Ты дала мне то, за что я должен был цепляться. Я был дерьмовым, и мне очень жаль, что так получилось…

Сильвер закрывает мне рот ладонью и медленно качает головой.

— Несмотря на все слухи в Роли Хай, ты человек, Алессандро. А люди ломаются и разваливаются, когда умирают те, кого они любят. Это жестокая правда. Никогда больше не пытайся извиниться передо мной, или я лишу тебя привилегий на массаж спины.

— Что-то я не припоминаю, чтобы у меня была привилегия на массаж спины. — Слова звучат приглушенно, потому что Сильвер все еще прикрывает мне рот рукой.

Она смеется, многозначительно подмигивает мне и опускает руку.

— Если ты правильно разыграешь свои карты, то в будущем у тебя может появиться такая привилегии. А пока у меня есть к тебе один вопрос.

— Какой?

Девушка выглядит очень серьезной.

— По шкале от одного до десяти, насколько странно есть праздничный завтрак на кладбище?

— Думаю, семерка, но я так голоден, что мне все равно, насколько это странно. Все, что у тебя есть в этих контейнерах, пахнет чертовски вкусно, и думаю, что мы должны съесть все это прямо сейчас, пока оно не остыло.

Я не особо голоден. Просто хочу заставить ее улыбнуться, что она и делает, когда разворачивает контейнеры, открывая свои шедевры завтрака на день рождения: курица и вафли в одном, блины и свежесрезанная клубника в другом, и, наконец, бекон и яичница в третьем. Так много еды, что мы никогда даже близко не подойдем к тому, чтобы закончить все это. Но мы, черт возьми, попытаемся сделать это как следует. В ту же секунду, когда я кладу в рот кусочек курицы и вафли, я понимаю, что на самом деле очень голоден, и принимаюсь за работу.

Бен не возражал бы против завтрака на его могиле. Допивая вторую чашку кофе из термоса, который Сильвер принесла на наш жуткий утренний пикник, я думаю о том, что он бы всецело одобрил это и присоединился к нам. Он бы сразу набросился на блины Сильвер. Они были его любимым блюдом.

Как только мы заканчиваем набивать наши животы, и настолько наелись, что стонем, Сильвер хватает корзину для пикника и тащит ее к себе. Я начинаю складывать посуду, думая, что пора убирать, но Сильвер останавливает меня.

— Еще нет. Если мы нарушаем кладбищенский этикет, то должны делать это как следует. Тебе нужно открыть свои подарки, — говорит она.

Я тупо смотрю на нее, слегка ошарашенный.

Ее улыбка начинает исчезать.

— О, черт. Подарки — это немного чересчур, да? Я должна была хорошо подумать. Прости.

— Нет-нет. Я просто... это... просто я не думаю, что кто-то покупал мне подарок на день рождения с... — Я напрягаю память, пытаясь подсчитать.

И тут меня осеняет: я не получал подарков на день рождения с тех пор, как умерла мама. Но это слишком угнетающе, чтобы признать вслух, поэтому я просто смеюсь и пожимаю плечами, как будто это не имеет большого значения.

Сильвер колеблется, как будто точно знает, сколько времени прошло с тех пор, как кто-то был добр ко мне в мой день рождения, но, к счастью, она ничего не говорит об этом. Девушка достает из корзины маленькую коробочку, завернутую в бело-голубую полосатую оберточную бумагу. Я с трепетом принимаю коробку. Как, черт возьми, нормальные люди получают подарки? Как они, бл*дь, реагируют? Что, черт возьми, они говорят? И самое главное, почему сейчас мне так чертовски неловко?

— Ухх... спасибо. — Боже, какой же я долбаный идиот. — Я... бумага классная.

Сильвер со стоном смотрит на небо.

— Бумага стоила девяносто девять центов в универмаге. Это было все, что у них осталось после Рождества. Просто открой его уже, Моретти. Если ты заставишь меня ждать дольше, я покроюсь сыпью.

Сильвер ворчит, когда я осторожно открываю ее подарок, отклеивая ленту и разворачивая ее с обоих концов вместо того, чтобы разорвать полосатую бумагу. В какой-то момент девушка почти выхватывает подарок из моих рук и рвет его сама. Но я ухитряюсь залезть в коробку раньше, чем она успевает это сделать.

Под оберточной бумагой — маленькая коробочка для драгоценностей. Забавляясь, я поднимаю её вверх, выгибая бровь.

— Украшение, Париси?

— Ах! Открой эту чертову коробку, Алекс!

— Ладно, ладно! Маленькая Мисс Нетерпеливая.

Я открываю коробку, любопытствуя, что же я там найду. А там, на синей бархатной подушечке, лежит золотой медальон. Он маленький, такого же размера, как мой Святой Христофор, который я ношу на шее, но на поверхности этого медальона нет выгравированного святого. Это герб. Мне он незнаком. Я достаю медальон из коробки и внимательно рассматриваю. Вдоль нижней части, вокруг внешнего края поверхности монеты, выгравировано слово «Париси».

— Это, наверное, довольно глупо. Но на этой стороне герб моей семьи. А с другой стороны…

Я уже перевернул его, чтобы найти фамильный герб Моретти на другой стороне.

— Я знаю, что ты чувствуешь. Знаю что, когда твоя мама ушла, и... теперь Бен тоже, — говорит Сильвер, с трудом подбирая слова. — Я знаю, тебе может показаться, что ты один. Но это не так, Алекс. Я — твоя семья, а ты — моя. Париси. Моретти. На самом деле это всего лишь слова. Понятия. Я выгравировала на нем наши имена, чтобы показать, что эти понятия — одно и то же. Мы навеки связаны друг с другом, Алекс. Навсегда. Две стороны одной медали.

Я держу медальон на ладони, поворачивая его то в одну сторону, то в другую, борясь со своими эмоциями. Пытаюсь мысленно выстроить предложение, но каждый раз, когда мне кажется, что уже почти получилось, какое бы чувство я ни собрал, оно не соответствует тому, что я чувствую.

Я ненадолго кладу медальон обратно на подушку, чтобы дотянуться и расстегнуть застежку на цепочке на шее. Сильвер пристально наблюдает, как я нанизываю ее подарок на цепочку так, чтобы он висел прямо рядом со Святым Христофором.

— Ничего особенного. Просто маленькая безделушка… — начинает говорить Сильвер, но я обрываю ее, прижимаясь губами к ее губам. Поцелуй долгий и глубокий, и он обжигает мою гребаную душу.

Когда отстраняюсь, я говорю:

— Это не ничего. Это все, Сильвер. Это больше, чем я знаю, что с этим делать. Спасибо. Я скорее умру, чем сниму его.

Затем мы упаковываем наш пикник и готовимся вернуться в квартиру. Когда уходим, я шепчу брату прощальные слова, не заботясь о том, услышит ли их Сильвер.

— Увидимся, братишка. Я люблю тебя.

«Я тоже тебя люблю. С Днем рождения, Алекс».

Глава 44.

Когда у вас есть дети, ваши мечты, надежды и стремления больше не являются вашими собственными. Каждая позитивная вещь, которую вы желаете, становится желанием, предложенным от имени кого-то другого. Вы молитесь о здоровье своих детей. Вы молитесь, чтобы они были довольны и никогда не страдали от разбитого сердца или несчастья. Когда они играют, и вы наблюдаете, как их личности развиваются день за днем, вы надеетесь, что жизнь будет добра к ним, и вы сможете вооружить их всеми навыками и чертами характера, которые им понадобятся, чтобы плыть по темным, коварным водам взрослой жизни. Больше всего вы надеетесь, что они найдут кого-то, кого будут любить и кем будут любимы. Обзаведутся собственной семьей, которая принесет им радость и удовлетворение. По крайней мере, так было со мной. С самого первого момента, когда я держал Сильвер в своих руках, я знал, что все желания и удачи, которые мне были даны в этой жизни, теперь принадлежали ей. Появился Макс, и вполне естественно, что его имя было добавлено к моим лихорадочным мольбам о счастье и безопасности.