Алекс скорчил гримасу. Я думаю, что он пытается улыбнуться, но у него не очень получается.

— Мы не будем играть Hotel California, Гарри.

Старик отмахивается от отказа Алекса так, словно предвидел, что так и будет.

— Ладно, ладно. Без проблем. Держу пари, что вы, ребята, все предусмотрели. Мы все будем просто сидеть, и наслаждаться этим зрелищем. Как насчет этого? — Он торопливо уходит и встает за стойкой, не дожидаясь ответа.

Алекс протягивает мне гитару, а сам садится на табурет в трех футах от меня, надевая через голову ремень своего инструмента. Сейчас он кажется немного мрачным, как будто присутствие Мэйв все усложнило и разрушило игривое настроение, с которым он вошел сюда.

— Ты готова? — спрашивает он. Когда Алекс смотрит на меня, его глаза становятся жесткими, как гагат, но потом они смягчаются. — Ты будешь просто потрясающей. Я уже знаю, что это так. Просто играй. Не беспокойся ни о ком из них, и я сделаю то же самое, хорошо?

Сделав неглубокий, дрожащий вдох, я киваю.

— Хорошо.

Мои пальцы двигаются к струнам гитары, точно зная, где они должны быть без посторонней помощи, и я останавливаюсь, повторяя одну и ту же фразу снова и снова в своей голове.

«Пожалуйста, не облажайся. Пожалуйста, не облажайся. Пожалуйста, не облажайся».

А затем я начинаю играть.

Вначале ноты приходят неуверенно. Мои пальцы делают то, что они делали в течение многих лет, скользя вверх и вниз по ладам, моя другая рука медленно перебирает струны, как и положено... но я не могу продвинуться дальше вступления песни, спотыкаясь на одной и той же ноте, выбирая те же струны.

Краем глаза я вижу, как Алекс расставляет руки, готовясь вступить. Когда я не могу снова пройти мимо того же цикла нот, он тихо говорит рядом со мной, так что только я могу его слышать.

— Respira e basta (прим. с итал. - «Просто дыши»). Все нормально. Просто дыши. Покажи им, как ярко ты сияешь, mi amore (прим. с итал. – «Любовь моя»).

Музыка тут же склеивается, и мои пальцы прерывают цикл. Я даже не знаю, как это происходит, но достаточно просто звука голоса Алекса…

Landslide от «Флитвуд Мак» вытекает из меня, первая строчка песни уже вылетает из моего рта, прежде чем я даже осознаю, что пою.

Но я же не пою.

По крайней мере, не перед людьми. Никогда перед людьми. Это то, что я делаю сама, одна, когда уверена, что меня никто не слышит. Мой отец, мама, Макс. Даже Алекс. Я никогда даже не напевала перед ним из страха поставить себя в неловкое положение.

— Я взяла и разрушила свою любовь…

Вот черт! Вот дерьмо, вот дерьмо. Что же я делаю? Мой собственный проклятый страх парализовал мои чувства, и я просто отреагировала, просто сделала то, что было естественно, и теперь уже слишком поздно. Я не могу просто... остановиться. Я вся горю, мои щеки горят, мое тело сжимается, как будто я могу свернуться калачиком и просто исчезнуть…

— Я поднялась на гору и обернулась…

«Просто дыши, Сильвер. Просто дыши».

Слова Алекса звенят у меня в ушах, напоминая о необходимости наполнить легкие воздухом, и это хорошо, потому что в любую секунду я могу упасть со стула. Я не осмеливаюсь повернуть голову и посмотреть на него. Если я это сделаю, то уже не смогу продолжить.

Он должен был присоединиться ко мне, играть вместе со мной, но он не вступает. Его гитара остается решительно молчаливой рядом со мной, и все, о чем я могу думать про себя, это: «черт, что если он думает, что это худшая вещь, которую он когда-либо слышал?»

Я пою строчку за строчкой, мой голос мягкий, лишенный той силы и уверенности, которая поддерживает его всякий раз, когда я нахожусь одна в «Нове» или в душе. Тем не менее, я бью по нотам одну за другой, эмоции проскальзывают в текст, и прежде чем я это осознаю, я теряюсь. Я путешествую вместе со Стиви Никсом. Я чувствую ее боль. Это моя боль, и она истекает кровью, когда каждое слово покидает мой рот.

Я осмеливаюсь оторвать взгляд от того места на полу передо мной, того самого места, на которое смотрела с тех пор, как облажалась и начала петь, и там, по другую сторону закусочной, мой отец стоит на ногах, прижимая руку к своей дорогой серой рубашке на пуговицах, которую он надел сегодня для меня, и смотрит на меня так, словно даже не узнает, кто я такая.

О боже мой. Я никогда не видела его таким потрясенным и таким... гордым. Мой голос срывается, боль обжигает горло, но я продолжаю петь, слишком боясь остановиться сейчас.

— Смогу ли я преодолеть изменчивые волны океана?..

Когда Алекс наконец начинает играть, кажется, что чары рассеялись. Я чуть не рыдаю от облегчения, когда его гитара присоединяется к моей. Я не чувствую себя такой одинокой, когда он мне подыгрывает, и более глубокая, более земная фактура музыки, которую он играет, дополняет свет, яркость моей собственной. Остальная часть песни легка, потому что Алекс со мной на каждом шагу, на каждой ноте, на каждом подъеме и падении мелодии. Когда я дергаю последнюю струну, песня подходит к концу, волна освобождения обрушивается на меня, и мне кажется, что дыхание, которое я так долго сдерживала, наконец-то освободилось.

Толпа, собравшаяся в закусочной Гарри, сидит молча, тупо уставившись на нас. Они такие тихие, что слышно, как падает булавка. А потом со стороны стойки раздался один-единственный хлопок…

Папа.

Он снова хлопает. Наши взгляды встречаются, и я не могу этого вынести. Мне приходится отвести взгляд. Это просто слишком много. Все это слишком много. Аплодисменты, громкие и резкие взрывы внутри закусочной, еда и теплые напитки забываются, когда люди хлопают руками по столам и топают ногами по полу.

У меня чуть не случился сердечный приступ, когда я чувствую, как чья-то рука мягко опустилась мне на плечо. Алекс стоит спиной к толпе, как и я раньше, и шепчет мне на ухо:

— Выходи за меня замуж, Argento.

— Что?!— Наклонившись вбок, я пытаюсь посмотреть на него, но он кладет руку мне на лицо, не давая повернуться. Я смеюсь, слишком пронзительно, слишком пропитанная адреналином, чтобы реагировать по-другому. — Очень смешно. Садись, Алекс. Нам нужно сыграть еще одну песню, пока я не потеряла самообладание.

Алекс кладет вторую руку мне на другую щеку, так что он держит мое лицо в своих ладонях. Теперь он позволяет мне повернуться к нему, подальше от толпы, так что только я могу видеть его лицо. Его глаза горят от эмоций, яростных и решительных. Выражение его лица становится более серьезным, чем я когда-либо видела раньше. Внезапная тревога сжимает мое сердце.

— Выходи за меня замуж, Argento, — выдыхает Алекс. — Скажи мне «да», пока я не потерял свой гребаный рассудок. Я не могу прожить еще одну секунду в мире, где бы ты не обещала провести со мной остаток своей жизни. — Парень качает головой, потирая большими пальцами мои скулы, его глаза так блестят, что он выглядит немного сумасшедшим.

— Алекс…

— Да, Argento. Черт возьми, сделай это. Ты должна сказать «да».

Глава 22.

Последнее место на земле, где девушке следует делать предложение — это чертова закусочная Гарри, в присутствии кучки незнакомых людей. Я вообще не собирался делать ей предложение, но в тот момент, когда Сильвер открыла свой рот и начала петь, я увидел ее в той музыкальной комнате, о которой она говорила, пылинки кружатся в воздухе, и она купается в солнечном свете, счастливая, идеальная и домашняя, и я хочу дать ей жизнь мечты, которую она нарисовала в хижине так сильно, что это, действительно, чертовски больно.

Люди часто задаются вопросом, как бы они отреагировали в ситуации типа войны. Когда выстрелы разрезают воздух, а снаряды взрываются вокруг них, сотрясая землю под ними, развалятся ли они на части или весь этот хаос оживит их? Я никогда не задумывался об этом. Я знаю войну. Я переживал это почти каждый день своей жизни. Я привык к тому, что небо падает вниз, а земля разверзается там, где я собираюсь поставить свои ноги. Я никогда не позволял хаосу и бедствиям взять надо мной верх.