Поймав троих, я тут же утолил голод и, почувствовав некоторое облегчение, метнулся к окну, выбросив то, что осталось от трапезы. Заставив пролом лавкой, вытер лицо и, улегшись на кровать, закрыл глаза.

Солнце собиралось спрятаться за лесом. Где-то вдалеке слышался характерный звук проходящей электрички. Я же стоял и с сомнением глядел на спутника. Прямо перед нами располагался обрыв, в котором весело струился небольшой ручеек. Дальше, за оврагом, за голыми, потерявшими листья ореховыми и ольховыми кустами, начинался собственно лес. По счастью, в эту пору года нам не грозили полчища моих в некотором роде собратьев, коими являются комары. Природа готовилась к зиме, не пели птицы, не жужжали майские жуки.

Я закрыл глаза и замер. Один на один с готовящейся к спячке природой. Одолевали странные чувства. Казалось, что, притаившись, я стал частью этого безмолвного мира. Всё окружающее вдруг показалось наполненным таинственностью. Но, постояв неподвижно секунд тридцать, я понял, что эти впечатления обманчивы. Земля усеяна опавшей листвой. Движимая ветром, она шуршала и шевелилась. Обострив зрение, увидел, как спешат по своим делам неугомонные муравьи.

В голых, но вовсе не мертвых ветвях шумел ветер, создавая впечатление, что деревья перешептываются, спеша поведать друг другу что-то сокровенное. Над головой пролетали невозмутимые облака, а в трех десятках шагов я заметил зайца. Он сидел, не выказывая опасения, и глядел с, как мне показалось, веселым любопытством. Инстинкты чуть не сыграли со мной злую шутку, но, почувствовав, что волосы на затылке зашевелились, я тряхнул головой, отгоняя наваждение. А скучающему косому и невдомек, что он только что чудом избежал гибели.

— Пошли? — подал голос Олег.

Я молча кивнул, коря себя за то, что чуть не сорвался, и мы стали осторожно спускаться в овраг.

Позволив мне проспать почти до обеда, мой спутник наконец не выдержал и, растолкав меня, протянул кружку с чаем.

— Ну и здоров ты дрыхнуть!

Я шумно вздохнул и стал прихлебывать обжигающую жидкость.

— Узнал что-нибудь?

— Да разное болтают… Но все сходятся в одном. Что самое гиблое место — в километрах десяти отсюда. Направление мне приблизительно указали, но о том, чтобы проводить — ни-ни.

— И каковы наши планы?

— Пойдем, конечно. Спальники у нас с собой. Продукты тоже. Так что смело можем заночевать на открытом воздухе.

Романтик хренов, а? Ну кто, скажите мне, в здравом уме и при памяти попрется поздней осенью в болото, где, по слухам, творятся странные вещи и пропадают люди? Однако, подавив скорбный вздох, я молча кивнул.

На другой стороне оврага мы неожиданно обнаружили строение. С первого взгляда показалось, что сложенная из бревен изба с крестом, прибитым к фронтону, заброшена, но, увидев, что из трубы вьется дымок, мы поспешили к двери.

Собственно, понятия «болото» как такового в моем понимании не существовало. А имелась в наличии поросшая травой равнина с разбросанными тут и там линзами озер. Кое-где росли кусты, а иногда, где местность поднималась выше, встречались даже небольшие перелески. Но впечатление эти края производили угнетающее. И люди здесь почему-то не жили…

Постучав в окошко, дождались, пока откроется дверь, и шагнули в сени. Встретивший нас старец, одетый во что-то напоминающее монашескую рясу, увидев меня, отшатнулся и сотворил крест.

— Не бойтесь. — Олег выступил вперед. — Мы не причиним вам зла.

— Ты-то не причинишь, — пробормотал хозяин. — А вот спутник твой…

— Да ты что, старик. — Я развел руками и улыбнулся, однако так, чтобы не показывать клыки. — Мы ученые. Этнографическая экспедиция.

Изба состояла из сеней и двух клетушек, разграниченных русской печью. Еще раз зыркнув на меня, дед кивнул на дощатый топчан и, отказавшись поужинать, скрылся на другой половине дома.

Олег разложил немудреную снедь, разлил по пластмассовым рюмкам немного спирта и выпил. От запаха этила меня передернуло, и, сделав вид, что пью, я быстро выплеснул содержимое через плечо. А он уже вовсю орудовал вилкой в консервной банке. Усталость и выпитое оказали свое действие. Уютно трещали дрова, и, утолив первый голод, Олег начал говорить.

— Люди постоянно ищут товар, имя которому Знание. И, как правило, поиски постоянно сопровождаются смесью надежды и ужаса. Во все времена люди, продвигаясь по пути познания, открывая всё новые и новые физические и математические законы, тем не менее упорно, продолжают верить в существование того, что выше их. Веками единственными информационными средствами для многих и многих являлись мифы и легенды. Но если внимательно вдуматься и проанализировать сказания любого народа, то выяснится, что почти у всех есть свои огненные колесницы и некие высшие существа. Иногда они метают молнии, иной раз обладают еще какими-то чудесными свойствами, будь то телекинез или телепортация. Так что я не изобрел ничего нового, — продолжал Олег. — Я всего лишь очередной любопытный, делающий робкие шаги на пути познания. Пятнадцать лет назад я столкнулся лицом к лицу с проблемой, которую попытался решить не задумываясь, не отдавая себе отчета в побуждениях. Поступки мои были абсолютно немотивированными, и я до сих пор не могу сказать, чем это вызвано. Затем я на некоторый период отошел от проблемы, оставил ее. Отступил, укрылся и на недолгое время обрел мир и спокойствие. Но теперь интуиция — чувство, граничащее с предвидением, — подсказывает, что томлению пришел конец. Я не могу больше ждать, даже если бы очень этого хотел. Однако удивительнее всего, что я совсем не намереваюсь идти на попятную. Тайнам пришел конец, и они не должны скрываться от человечества.

В печке трещал огонь, было слышно, как в трубе завывает осенний ветер. Я молчал, не зная, что сказать. Олег же тяжело вздохнул и, кашлянув в кулак, произнес:

— Пошли спать. А то утром опять встанешь полудохлый.

Лавка, которой предстояло служить нам постелью, довольно широкая. И, улегшись с краю, я сделал вид что дремлю. Выждав, пока дыхание Олега станет ровным, осторожно опустил ноги на пол и, тихонько скрипнув дверью, вышел на свежий воздух.

Несмотря на относительную близость железной дороги, чувствовалось, что до ближайшего города не один десяток километров. Воздух, лишенный различных примесей, которыми щедро сдабривают атмосферу промышленность и многочисленные двигатели внутреннего сгорания, имел какой-то особый вкус. А тишина казалась настолько пронзительной, что закладывало уши.

— А товарищ-то твой не знает, — раздался за спиной старческий голос.

Занятный созерцанием ночи, я не заметил, как хозяин вышел за порог и встал за спиной.

— Лихо вы, — смущенно пробормотал я. Глаза деда озорно блеснули.

— А ты что думал? Только-только вылупился, и уже герой.

— Да нет… — Я неуверенно пожал плечами. — Просто…

Старик засмеялся:

— Ничего не бывает просто. В этой жизни всё — одна сплошная закономерность. Вот ты, например, мог отказаться?

— От чего это?

— Да ладно, не прикидывайся. — Дед вдруг обнажил клыки и взлетел.

Я невольно отшатнулся.

— Так вы…

— Ты не юли, милый. Мог, спрашиваю, избрать другой путь?

— Да откуда ж я знаю. Нет, наверное.

— То-то. — Хозяин опустился на крыльцо. — Вот и я когда-то не смог…

— А… вы давно…

— С тридцать четвертого… В секретной лаборатории НКВД тогда велись — да уверен, что и сейчас ведутся, — разработки подобного рода. Наши исследования основывались не на гипотезе существования Бога или тем более наличия души, а на проблемах существования в космосе разума вообще. И на психологических феноменах, сопровождающих жизнь. И главным вопросом для нас было нахождение мыслей при физиологической работе мозга. И их влияние на материальный мир. В каком именно пространстве располагаются мысли, образы, идеи? Ведь, согласно одному из учений, мысль по своей природе не имеет права на существование. Есть лишь их материальное проявление. Такое, как слова, произнесенные вслух или написанные на бумаге. И, следуя этой логике, нет большой разницы между криком птицы и шевелением хвоста рыбы. А духовные проявления — всего лишь иллюзии, порожденные деятельностью нервной системы. И наслаждение, и боль лишь переферийные реакции и проявление разума здесь ни при чем. Мы разумны лишь в той мере, в которой нам позволяет Бог. Но подобное положение вещей затрагивает нашу гордость. Отсюда и пестование ведущей к заблуждениям иллюзии, что мы — сапиенсы.