Наверное, в этом–то и состоит основное достоинство музея. Переступаешь его порог и сразу же попадаешь в сказочный мир зверей и птиц. Они смотрят внимательно и выжидающе, как будто готовые при первой же опасности дать стрекача и скрыться в лесной чаще. Поэтому и стараешься ходить по залам на цыпочках, чтобы ненароком не вспугнуть токующую на поляне тетёрку или глухаря, поющего на вечерней зорьке свою свадебную песню.

У лесного зверья есть свои законы и свои повадки. Трусливо прижал уши заяц–беляк: слишком уж он поспешил сменить свою серую летнюю шкурку на зимнюю — белую и теперь кажется довольно беззащитным на этой лесной, ещё не покрытой снегом поляне. По–хозяйски ступает по лесу бурый медведь. Прислушайтесь, и вы услышите, как трещат сучья под его тяжёлыми лапами и с глухим стуком падают с сосен шишки прямо на муравейник, привалившийся к дереву. У маленького озерка пугливо застыл бобёр, погрузив в воду свой широкий, как руль, хвост. Беспечно прыгают с ветки на ветку красавцы горностаи. А где–то там, в глубоком речном омуте, плывёт здоровенная метровая щука и сом лениво шевелит своими усами.

В этих небольших залах собраны все или почти все виды животных и большинство видов птиц, населяющих Мещерскую низменность. А ведь их немало. Одних только птиц в заповеднике насчитывается более двухсот видов, а зверей — около сорока. Но поражает даже не обилие экспонатов, а их великолепное, можно даже сказать, поэтичное оформление. Это потаённые уголки живой среднерусской природы, каким–то чудом перенесённые прямо из леса или поля в музейные залы.

Наверное, поэтому с каждым годом все больше друзей становится у музея. Сюда приходят колхозники и студенты, туристы и детвора из соседних сел, научные работники и охотоведы. Приезжают из разных мест и городов: Москвы и Рязани, Горького и Минска, Таллина и Ленинграда, Севастополя и Саратова, Архангельска и Мурманска… И оставляют в книге отзывов восторженные записи: «Это прекрасно! Какая красота! Какой труд! Фантазия!», «Ничего подобного видеть не приходилось!», «Очень тронула встреча с человеком, так преданным своему делу», «Хорошо, что живут среди нас такие замечательные энтузиасты!»

Это все о нем — о бессменном заведующем музеем, о его создателе и организаторе, о его золотых руках, сотворивших все эти чудеса, — о Владимире Александровиче Корсакове.

Разные бывают на свете люди. Одни тихо отсиживают на работе положенные часы, словно отбывая скучную и неприятную повинность. Другие так увлекаются своим делом, что забывают про все на свете — и про сон, и про еду, и про время. О таких говорят: «фанатик», «одержимый» или просто: «чудак». Вот к такому славному племени увлечённых и одержимых и принадлежит Владимир Александрович.

Мы очень любим вспоминать о наших народных умельцах, которые творили чудеса, делая удивительные по красоте и изяществу вещи. И, конечно, не преминем воспользоваться случаем, чтобы напомнить о знаменитом лесковском Левше, который блоху подковал. Но почему–то все это нам представляется в прошлом — и ремесла, и умельцы, и талантливые самородки. Но во перед нами сидит, так сказать, живой умелец, которого иначе как самородком и не назовёшь, настолько npирода щедро наградила его самыми разнообразными талантами: он и отличный охотник, и тонкий биолог, и великолепный знаток природы, и вдумчивый художник… Не так уж все это мало для человека, успевшего окончить в своём родном селе всего лишь четыре класса начальной школы!

Он ведёт нас по музею, как по лесу, и необыкновенно просто, увлекательно, как о своих старых знакомый рассказывает об этих удивительно живых и всамделишных животных, которых и экспонатами как–то неловко называть. У каждого из них своя, особая история.

Вон там в углу комнаты среди берёз и осин застыл огромный волк — вожак стаи. Со всех сторон он уж обложен разноцветными флажками. Хищный оскал пасти, злые огоньки глаз, готовая к прыжку фигура — о уже загнан в ловушку, но ещё надеется из неё выбраться, как выбирался много раз до этого.

С этим серым охотникам пришлось немало повозиться: матёрый был волк, осторожный. Возле своего логова никогда не разбойничал. Если уж и нападал, то только на отдалённую деревню, вдали от своего жилья. Но зато и хлопот колхозникам причинял немало. За одну ночь вместе со своей стаей задирал по тридцать — сорок телят. Вообще в то время — дело было в 1954 году — волков в заповеднике развелось немало. А тут ещё пятнистых оленей завезли. Boт тогда и решено было истребить всех волков. Этот был последним.

— Как сейчас помню, — вышел он из леса, осмотрелся и махнул через флажки. Прицелился я и выстрелил. Потом нашли в его шкуре немало дроби да осколков от картечи. Стреляная была бестия!

А вот ещё один стенд. И тоже целая история.

Возвращался как–то Владимир Александрович с охоты. Зимой это было, смеркалось. Видит, впереди на дороге два жёлтых огонька горят. Подходит ближе — огромный филин вонзил в зайца–беляка свои цепкие когти, даже крылья опустить не успел. А заяц, распластавшись на дороге и предчувствуя гибель, судорожно царапал лапами снег. Грянул выстрел, и дробь хлестнула по жёлтым огонькам. Не пришлось филину полакомиться зайчатиной. А чучело его перекочевало на стенд музея. И снова сидит он на зимней дороге, грозно подняв свои крылья и вонзив когти в умирающего зайца. И снова в вечерних сумерках поблёскивают два жёлтых зловещих огонька.

У небольшой застеклённой витрины Владимир Александрович останавливается. Улыбается, весело поглядывая на нас.

— Ну, а с этим кабаном совсем любопытная история приключилась. Повадился он ходить в гости на свиноферму. Все бы ничего, да весной, к удивлению колхозных свинарей, чуть ли не половину приплода составили кабанята с острыми мордочками и чёрными, как у зебр, полосками на поджарых боках. Одного такого гибрида и подарили колхозники нашему музею.

И так чуть ли не о каждом экспонате, которых тут собраны десятки, а то и сотни. Владимир Александрович ходит по этому сказочному миру, населённому зверями и птицами, как добрый волшебник. Взмах указательной палочки, тихий щелчок выключателя, и перед тобой открываются удивительные картины живой природы: рысь, осторожно крадущаяся по стволу упавшего дерева, лоси на фоне осеннего леса, чёрный аист, сидящий в настоящем аистином гнезде. Наверное, надо очень хорошо знать и любить природу, чтобы заставить жить её второй своей жизнью — на музейных стендах.

Откуда началась эта любовь к природе, он и сам не помнит. Наверное, с детства. Жили они тогда в деревне, на берегу небольшой речки. А интересна эта речка была тем, что находили ребята на её дне разноцветные камешки — синие, зелёные, красные. Если их потереть, то получалась отличная краска. Ею он и нарисовал свой первый рисунок. Потом пробовал лепить из разноцветной глины разных птиц. Для пущей важности обкладывал кусок глины перьями–птица получалась мохнатая, нахохлившаяся, совсем как настоящая.

До сих пор помнит свою первую охоту: как выбежал без шубы на улицу и, схватив отцовское ружьё, бросился вдогонку за зайцем, ошалело проскакавшим по деревенской улице. Когда подстрелил–не поверил своим глазам. С тех пор охота на зайцев да ещё на вальдшнепов — его самая любимая. Об охоте может говорить с увлечением много часов подряд. Глаза загораются азартным блеском, на щеках проступает румянец. И становится он похож на того самого деревенского мальчишку, который первый раз в своей жизни увидел на снегу цепочку заячьих следов.

Владимир Александрович тонко чувствует природу, её красоту и поэзию. Наверное, он мог бы стать поэтом, а может быть, художником. Посмотрите на мастерски нарисованные маслом и гуашью фоны его композиций, и вы поймёте: перед вами действительно способнейший художник–пейзажист. Низко нависшие хмурые облака, избушка на косогоре, деревья с облетевшими листьями; сосны и ели с нахлобученными снеговыми шапками; лесная поляна с проталинами, в которых отражается заходящее солнце; поле и река со стогами убранного сена; косяк журавлей в темнеющем небе… Если все эти фоны развернуть и склеить в один холст, получится громадное полотно вечно меняющейся, то сумрачной, то весёлой, то суровой, то нежной мещерской природы, увиденной наблюдательным и любящим глазом мещерского следопыта.