Лопнуло с шумом что-то твердое, стало мокро.

Аш ударила рукой по тюфяку, ниже, сбоку от себя. Большой палец руки попал на что-то скользкое и твердое. Ноготь пальца уперся во что-то, потом эта помеха треснула, хлюпая, как спелая слива. Рука стала вдруг влажной и липкой.

Она почувствовала знакомый запах - сладкий, смешанный с вонью экскрементов, как бывает в бою, подумала - кровь, и открыла глаза.

Из-под нее наполовину вылез младенец. Она перекатилась и придавила его. Его тесные пеленки были пропитаны чем-то темным, сочащимся из головы. Его покрытый пушком череп истекал красным. Сверкала белая кость, череп ребенка треснул от уха до уха, сзади он был раздроблен. Ее рука оказалась на его лице, большой палец глубоко проник в разбитую глазную впадину.

Другой глаз мигал ей. Такой светло-карий, как янтарь, как золото.

Ребенок был не старше нескольких недель.

- Рикард!

Крик вырвался из ее губ непроизвольно. Ей стало дурно, перед глазами все почернело, она оттолкнулась пятками от постели и с усилием оттолкнулась всем телом назад, с тюфяка, в грязь, подальше.

Послышалось чавканье сапог по грязи, за пологом палатки; завязки полога рассек удар кинжала.

В палатку нырнула темная фигура, и Аш увидела, что это Рикард, но у него золотые волосы.

- Ты убила нашего ребенка, - сказал он.

- Это не мой, - Аш попыталась протянуть руки и набросить шкуры, которыми укрывалась, на человеческий комок, но у нее не было сил подтянуть шкуры к себе. Кожа у ребенка была тонкая, мягкая; в палатке стоял запах, как на поле боя после битвы.

- Фернандо! Я его не убивала! Это не мой!

Мальчик повернулся и вышел из палатки. Перед тем, как уйти, он сказал голосом другого человека:

- Ты была неосторожна. Еще бы минута, и ты его могла спасти.

- Меня били...

Аш протянула руки, но холодная мертвая кожа ребенка казалась горячей под ее пальцами, как будто ее пальцы горели. Она с трудом проползла к выходу из палатки и рывком вскочила, выбежала наружу.

Под голубым небом сиял белый снег.

Никакого ночного неба. Полдень; яркое солнце.

Никаких палаток.

Аш шла по пустому лесу. Снег приставал к голым ногам. таща ее вниз. Она все скользила, тяжело падала; снова вставала на ноги. Снег облепил каждый сучок, каждую безлистную древесную почку, каждую искривленную ветвь. Она спотыкалась, промокшая, замерзшая, руки ее были сине-красными в морозной белизне.

Она услышала рычание.

Она остановилась. И осторожно повернула голову.

Шеренга диких кабанов прокладывала себе путь по снегу. Их твердые морды пропахивали белизну, оставляя за собой обнаженными канавы черной лиственной земли. Они тихо рычали. Аш увидела их зубы. Никаких клыков - это не секачи. Самки. С острыми хребтами самки, двигающиеся между деревьями, под ярким солнечным светом. Их зимние шкуры были толстыми и белыми, от них несло свиным калом, их влажные глаза были закрыты от света длинными ресницами.

Позади своих матерей бежало не меньше дюжины полосатых поросят.

- Слишком молоды! - кричала Аш и ползла по снегу, опираясь руками и коленями. - Их не следовало еще рожать. Еще не время. Сейчас зима; они умрут; вы их родили не вовремя! Забирайте их назад.

Снег падал с ветвей на снег, покрывающий заросли вереска, белыми ободами покрывал стволы деревьев. Кабаны двигались медленно, методически, игнорируя Аш. Она уселась в снег, все еще на коленях. Маленькие полосатые поросята, размером со свежевыпеченный хлеб, топали мимо нее, своими закрученными хвостиками сбивая снег, их точеные копытца нарушали белизну.

- Они умрут! Они умрут!

Птица с красной грудью слетела вниз, приземлилась рядом с самым большим следом передней лапы свиноматки. Та немедленно унюхала малиновку. И развернула голову, чтобы порыть корни под снегом. Малиновка клювиком начала выискивать червей.

Поросята устремились вперед, в обгон стада, в белый лес.

- Они умрут!

У Аш перехватило горло. Она жалобно зарыдала, чувствуя, как двигаются мышцы горла, а глаза сухи и слез нет; почувствовала под собой твердый набитый брезент тюфяка.

Сальная свеча догорела почти до огарка.

Рикард, свернувшись комком, спал на полу поперек палатки .

- Они умрут, - шептала Аш, глядя на полосатые оранжево-коричневые ягодицы, на переступающие копытца, на карие глаза, обрамленные изящными длинными-длинными ресницами. Она потянула носом - пахнет ли кровью или калом.

- Я его не убивала!

"Просто был выкидыш. Меня били, и я скинула".

Глаза ее были сухи. Если и были рыдания, то на слезы она была не способна. Снова напомнили о себе боль и холод и физический дискомфорт.

Чей-то голос сказал:

- Подружись с робким лютым диким кабаном.

Аш откинулась на шкуры и меха.

- Дерьмо. Господь послал мне кошмар, Годфри. Мои руки...

Она напряглась, чтобы рассмотреть свои руки при тусклом свете. Ей было не видно, запачканы ли у нее пальцы чем-нибудь. Она осторожно поднесла их к носу, понюхала.

- Почему Ему нужно, чтобы я видела мертвых младенцев?

- Не знаю, дитя. Ты, видимо, самонадеянно полагаешь, что Он возьмет на себя труд потревожить твой сон.

- Ты встревожен, я слышу, - Аш нахмурилась. Она огляделась, почти в темноте, но священника не увидела.

- Я обеспокоен.

- Годфри?

- Я мертв, дитя.

- Ты мертв, Годфри?

- Кабаны - это сон, дитя. А я мертв.

Тогда почему разговариваешь со мной?

Той частью своего сознания, которое слушает, той частью души, которой она всегда пользовалась для общения с Голосом, она ощутила какое-то тепло. Удовольствие, может быть. И потом снова послышался голос:

- Я решил, что если я могу вызывать кабанов, я мог бы вызвать и тебя. Когда я был ребенком, в лесу, только одним способом - оставаясь неподвижным, я подружился с теми из творений Господа, которые своими клыками могли бы разорвать меня в одну секунду. Ты тоже - одно из творений Господа, обладающее клыками, дитя. Мне так долго пришлось добиваться твоего доверия.

- И тогда ты пошел и умер ради меня. Ты уже в сонме святых, Годфри?

- Я недостоин. Меня искушают великие Демоны! Это, очевидно, Чистилище. То, где я сейчас нахожусь.

- Значит, близко к Господу. Спроси для меня у Господа, почему Дикие Машины хотят стереть Бургундию с лица земли?