Шалое течение подхватывает огромные льдины, разворачивает их, ломает на более мелкие части, подымает высоко вверх. Они на мгновение скалятся синим изломом, переливаясь в лучах засыпающего солнца, и скрываются под водой.

Ледоход начинается спустя несколько часов, уже глубокой ночью. За это время неведомый портной успевает раскроить огромные льдины на множество мелких. Им становится тесно в русле реки, они начинают бесноваться.

Утром реку уже не узнать. Будто напуганная гулом крошащихся льдин, она ускоряет свой бег. В порыве пугливого бегства рушит, выворачивает, ломает всё на своём пути. На изгибах русла льдины не поспевают за течением. Они нагромождаются друг на друга, скрежещут и грозно наползают на берег. Ледяные глыбы пропарывают, будто плугом, прибрежный галечник и мёрзлую землю и замирают в нескольких метрах от кромки воды.

Весь процесс ледохода знаком был Александру до мелочей. Больше часа он стоял на вершине угрюмой Шайтан-скалы, наблюдал, как просыпалась от полугодовой спячки Чусовая. Стоял и размышлял.

В этот момент ему казалось, что река, вздрагивая и шевеля ледяным панцирем, проверяет всю силу и мощь, обретённую за зиму.

«Вот и жизнь, как лёд на реке, не может двигаться вперёд без трещин, – подумалось ему вдруг. – Только на реке это природное явление происходит с неизменной закономерностью, а в жизни всё непредсказуемо и трагично. И ломается жизнь, как правило, в самый неподходящий момент.

Реке что? Сбросит ледяной панцирь, как змея кожу, побушует половодьем некоторое время, да и продолжит свой бег, как ни в чём небывало. А как быть мне, как дальше шагать по жизни? Одним огородом долго не прокормиться. Картошки и морковки недостаточно для жизни. Человеку требуется много других вещей, без которых в доме не обойтись. И на все приобретения нужны деньги».

Александр вспомнил счастливые дни, когда были живы отец с дедом. При них о деньгах особо не задумывались. Деньги в семье были всегда. Мужчины сплавляли руду, гоняли плоты с лесом, занимались извозом на лошадях. Эта работа хорошо оплачивалась приказчиками графа. Летом заготавливали сено, излишки продавали, на вырученные деньги закупали зерно и муку.

Жизнь была свободной и вольготной, текла тихо и размеренно. Всем домочадцам почему-то казалось, что так будет всегда. Ан – нет же, хлестанула по рукам судьба окаянная! Стеганула острой плетью и одним взмахом обескровила их, сделала слабыми и беспомощными.

«Какой теперь прок от таких рук без рабочего имущества? – думал Александр первое время, обескураженный случившимся. – Разве что выставить перед собой ладонями вверх и ждать того, что положат в них из милости?»

«Ну, уж нет! Не быть такому никогда! – воспротивился он пришедшей на ум постыдной мысли и пошёл по округе в поисках заработка. – Вот построю эти бараки, а там, глядишь, и шитики вернут обратно, можно будет подрядиться на сплав. Сблатую мужиков в помощь, не устоят кержаки-скряги и соблазнятся на хороший заработок. Дело-то, ёксель-моксель, разом раскрутится и побежит ходко, что плот по большой воде».

Так думал Александр, вспоминая, как в конце зимы к ним в дом пришли комиссары и потребовали отдать шитики для нужд завода. От неожиданности он тогда стушевался и долго соображал: как можно отдать собственные лодки задаром? С чего вдруг? Шитики, с которыми связана вся семейная жизнь, и которые являются одним из источников денежного дохода? Как бы поступил батя, окажись он сейчас на его месте, что бы ответил нежданным комиссарам? Наверняка не согласился бы, как не согласился на постой колчаковцев в их доме в 1918 году.

Александр словно бы услышал подсказку отца и ответил отказом, чем вызвал недовольство представителей власти.

Один из них, щуплый, небольшого роста мужичок с серым, как свежая древесная зола, лицом и оттопыренными ушами, видимо, главный, раздражённо протараторил:

– Не отдашь добровольно – проведём экспроприацию, как у несознательного антибольшевистского элемента. Есть у нас такое право искоренять буржуйские замашки, – лопоухий комиссар плотно сжал бескровные губы и заглотал их внутрь. Куцая бородёнка у него тотчас подпрыгнула вверх и остановилась, нацелившись острым клинышком, как дуло револьвера, в грудь Александра. – А пока что я предлагаю тебе добровольно отдать шитики под расписку советской власти.

Александр впервые слышал слово «экспроприация», и не знал, что оно означает, однако, из солидности, уточнять не стал. До него дошёл смысл сказанного. Стало понятно: если продолжать артачиться – можно лишиться двух шитиков навсегда.

– А док'умент с печатью дадите? – с солидностью спросил он.

– Какой док'умент? – поинтересовался «экспроприатор» с ухмылкой, быстро сообразив, что дело сделано. Две нужные для завода лодки, как две желанных синицы, уже находятся в его руках. Без шума и драки.

– Как какой? – насторожённо спросил Александр, отыскивая в памяти название документа. Он припомнил, что видел однажды у отца такую бумагу с печатью. Название всплыло тотчас.

– Док'умент… аренды, вот!

– Да, да, документ на аренду, конечно, – расплылся в ехидной улыбке комиссар. – Как же без документа? Ираклий, дай чистый лист бумаги и карандаш, – обратился он к молчащему всё это время коренастому горбоносому мужику лет тридцати пяти. Мужик этот, с густой чёрной бородой во всё лицо и с такими же чёрными глазищами навыкате, был похож на жителя южных гор, и сопровождал комиссара, по всей видимости, с целью запугивания и физической защиты, если таковая вдруг понадобится.

На бородатом мужике была новая шинель очень большого размера, на голове по самые брови нахлобучена будёновка с поблекшей звездой, на плече болталась на ремне тощая потёртая сумка. Оружия при нём не было. Наган висел на поясе вислоухого.

Ираклий извлёк из сумки лист серой бумаги отвратительного качества, услужливо положил на стол. Потом рука его опустилась в карман шинели, в ней появился огрызок карандаша.

– Вот, – сказал он, протягивая карандаш, и снова умолк.

Комиссар присел за стол, принялся старательно выводить слова в «документе», мусоля карандаш во рту после каждой буквы. Губы его беззвучно шевелились, он мысленно повторял рождённую фразу.

Наконец, после продолжительных мучений «док'умент» был составлен.

– Бери, читай, – с чувством облегчения проговорил представитель власти, указывая взглядом на свой труд. – Или грамоте не обучен? Зачитать?

Александр, не проговорив ни слова в ответ, взял в руки исписанный листок, принялся читать.

В деревне он окончил четыре класса церковно-приходской школы, поэтому чтение и письмо для него не составляло особой трудности. Он был одним из немногих, к кому обращались жители деревни за помощью по причине сплошной неграмотности. Множество раз ему доводилось читать чужие письма, а потом и отвечать на них.

– Пошто в бумаге не указано, сколь долго продлится … аренда? – оправившись от первоначальной растерянности, сурово спросил Александр. – И где печать гербова?

От неожиданного вопроса комиссар опешил, заморгал, нижняя губа его нервно подёрнулась.

– Ишь, чего захотел! Твои шитики пробудут в распоряжении советской власти ровно столько, сколько она посчитает нужным, – сдерживая подступившую злость, ответил он.

– Так не пойдёт, – твёрдо заявил Александр. – Укажите срок. Эти шитики кормят мою семью, и я должен знать, когда могу рядиться в подряд.

      Комиссар понимал, что его бумага ничего не стоит и составлена только для проформы. Он решил не спорить с настырным парнем. Взял и дописал: «Аренда дадена сроком на один год». Поставил дату и свою закорючку, которая тут же расплылась от слюны, скатившейся с кончика карандаша, и стала похожа на прибитую муху.

– Печати не имеется, – с ухмылкой добавил он. – Советской власти ты должен верить без печати. Она, парень, самая справедливая власть в мире! А почему, думаешь?

– Почему? – не удержался от вопроса Александр, заглядывая в глаза комиссару, будто загипнотизированный.