Однажды, блуждая по заводу в поисках куда-то запропастившегося технолога Божо Кривокапича, мы с Семёнычем совершенно случайно забрели в цех, где стояли корабельные пушки и ракетные установки – на случай войны.

Это не осталось без внимания – к нам зачастил крючконосый Бранко Костинович, заводской начальник режима, «вучкин хорват», как его звали рабочие. Не найдя ничего лучшего для установления контакта с целью последующего разоблачения советских шпионов, Бранко стал регулярно появляться на пароходе с литровой бутылкой «Звечево бренди», что нами было встречено со сдержанным одобрением.

Меня, как существо в военном отношении не опасное, Бранко всерьёз не принимал, а за опрос Семёныча взялся серьёзно.

Безобидные беседы вперемежку с возлияниями и вопросами на чисто военно-морские темы указывали на то, что сверхбдительный Бранко явно заподозрил в Семёныче крупного шпиона. Мы же по очереди старательно пичкали его информацией, почерпнутой из старой подшивки «Зарубежного военного обозрения», из «Справочника по корабельному составу иностранных флотов» и всякой псевдовоенной бредятиной, придуманной на скорую руку. Вроде камчатских атомных лодок, стреляющих ракетами из жерла курильских вулканов.

Весь пароход с интересом следил за этим единоборством, особенно, конечно, наш штатный контрразведчик Женя Максимов, которому мы заплетающимся языком потом докладывали о результатах бесед. Бранко, до краев переполненного информацией и бренди, как правило, сводили с парохода, взявши «под белые крылья», и бережно доставляли на заводской машине домой.

В конце концов, после десяти дней алкогольного марафона, Бранко «сошёл с дистанции» и с обострением язвенной болезни, а также с начальными явлениями «белой горячки» надолго угодил на больничную койку. Нашёл тоже с кем соревноваться! Перепить русского военного моряка, вспоенного казённым «шилом», невозможно даже теоретически. Но бедный хорват Бранко этого не знал.

По прибытии во Владивосток, после того как семейные моряки разошлись по домам, на борту состоялась крепкая пирушка.

Наутро Семёныч, с трудом оторвав лохматую голову от подушки, обнаружил у себя в каюте улыбающегося чекистской «отеческой» улыбкой капитана второго ранга, начальника особого отдела нашей бригады. Тот почти официально поблагодарил его за помощь, оказанную разведке в части прикрытия действующего сотрудника, и положил на столик коробочку с наручными часами «Командирские» с военно-морской символикой.

Обалдевший Семёныч сонно промямлил «С-служу Советскому Союзу!» и… продолжил спать, видимо, приняв всё произошедшее за фантастический сон. Особист, посмеиваясь, вышел из каюты.

Проснувшийся к обеду Семёныч, обнаружив на столе коробочку с часами, на которых не было никакой гравировки, зашёл в каюту к всезнающему начальнику радиостанции за разъяснениями.

Хмурый Володя Анищенко (который дежурил по судну вместо загулявшего третьего штурмана и был эти обстоятельством весьма недоволен) сказал:

– А что ты хочешь, чтоб тебе написали? «Шпиону Кривоногову от КГБ», что ли? На, возьми-ка вот лучше бутылку сухого вина и дуй к доктору, у него тоже такая коробочка есть, на пару и подумайте! Давай вали, Штирлиц ты наш, а то мне к диспетчеру на связь выходить! Это ж надо, до чего флот докатился – за пьянку ещё и награждают!».

Так Семёныч и стал Штирлицем.

Радист Шура Баранкин ещё задолго до пребывания нашего судна на ремонте в Югославии стал в бригаде личностью известной. Главным образом своими приключениями на суше и на море. Причём он заметно выделялся в этом отношении даже среди морской братвы, которая впутываться во всяческие истории и сама куда как горазда.

Внешне Шура представлял из себя невысокого блондина с обманчиво-безмятежным взглядом круглых голубых глаз, носом-картошкой и лихим чубчиком соломенного цвета. Этакий мальчонка Нильс Хольгерсон из известной шведской сказки, только что верхом на гусях не летал. Но некоторые его реальные «полёты» заслуживают отдельных упоминаний.

Однажды Шура, перед выходом в море, был направлен на флотские склады получить запасные радиолампы – и исчез на пару дней. Пароход уже стоял на внешнем рейде, готовый к выходу, когда Шура в состоянии глубочайшего похмелья, в обнимку с вещмешком, полным коробок с радиолампами, вывалился из такси на пирсе вспомогательного флота в бухте Артур.

Вахтенный помощник с рефрижератора «Ульма», оценив ситуацию (а по бригаде уже объявили поиск), с помощью матроса загрузил Шуру на попутный катер-Торпедолов – и его, полусонного, доставили на судно, где капитан уже готовился срочно вызывать другого радиста.

Старпом Михалыч, облегчённо вздохнув, поздравил Шуру с открытием сезона выговоров в этом рейсе. Шура, еле ворочая языком, привычно ответил: «Служу Советскому Союзу» – и, приложив ладонь к «пустой» голове, противолодочным зигзагом проследовал в свою каюту.

А танкер «Владимир Колечицкий» направился на операцию по обеспечению подъёма остатков южнокорейского «Боинга», сбитого нашей авиацией над Сахалином.

В конце декабря 1983 года танкер, после операции по «Боингу» следуя на ремонт в Югославию, бросил якорь на внешнем рейде вьетнамского порта Дананг. Там и решили встретить Новый год (первый в этом походе).

Закипела работа по подготовке к празднику.

У первого помощника Леонтьича добавилось забот по поиску скрытых запасов спиртного. Зная склонность моряков к приготовлению самопальных спиртных напитков из подручных средств и логично увязав это с пропажей нескольких килограммов сахара из провизионки, Леонтьич, взяв в помощь председателя судового комитета, устроил тотальный шмон по всем пароходным закоулкам и огнетушителям. Пустая затея, как впоследствии выяснилось!

На празднование Нового года на трофейном американском бронекатере прибыли вьетнамские пограничники – в Дананге ещё постреливали в джунглях остатки недобитых южновьетнамских «коммандос». Вместе с погранцами прибыл и начальник военно-морского района с двумя офицерами.

Новый год начался, как и положено, с торжественной застольной речи капитана и салюта сигнальными ракетами. По случаю праздника на столах была выставлено по бутылке казенного сухого вина на четверых – и веселье стартовало.

Народ периодически куда-то загадочно исчезал поодиночке – и появлялся уже повеселевшим. Начальство и вьетнамские офицеры после торжественной части перебрались в каюту капитана – укреплять дружбу между народами. Стало заметно посвободнее.

И тут меня вызвали в трюм – якобы там рулевой матрос Серёга Цема не то ушиб, не то сломал ногу. Естественно, что я, прихватив санитарную сумку и проволочную шину, туда шустро прибежал.

Правда, «травмированного матроса» там не было, а присутствовали (уже навеселе) боцман с донкерманами, пригласившие меня «откушать бражки», заведённой ими после выхода и замаскированной в груде пустых шлюпочных анкерков (деревянных бочонков), которые везли в Аден. Поскольку почти все они ранее входили в состав «замполитовской» комиссии по поиску заначек спиртного, стало понятно, почему данная операция была обречена на провал изначально.

Хватив пару кружек, я выбрался на верхнюю палубу, где уже вовсю шли танцы. Играл шлягеры судовой ансамбль (инструменты, кстати, были закуплены за счёт сдачи пустых бутылок, добытых со дна бухты Артур, и продажи кораллов с прошлого рейса).

Судовые дамы из числа камбузного персонала были нарасхват, только явно скучала повариха Кузьминична, к которой из-за её габаритов и тяжёлого характера побаивались приближаться. В цветастом платье с глубоким и необъятным вырезом она напоминала осеннюю клумбу.

И тут появился празднично принаряженный Шура – в рубахе с попугаями, расклешённых полосатых брюках и башмаках на платформе. Лицо напоминало цветом пожарный ящик, чубчик стоял дыбом, осоловелые глазки с трудом фокусировали пространство. Узрев одинокую, яркую и габаритную даму, Шура нетвёрдой, но целенаправленной походкой, направился к Кузьминичне с явным намерением пригласить её на танец. Согнувшись в изящном полупоклоне, Шура поскользнулся и с размаху брякнулся у монументальных ног поварихи, машинально обхватив её за мощные бёдра. Та взвизгнула от неожиданности и отпрянула назад.