— Мой невероятный друг, что это? Где вы взяли эти слова? — ошеломлённая Элоиза встретилась с ним взглядом и смотрела, не отрываясь.

— Да сам не знаю, так вышло. Но скажите же, где? Где искать вашу душу, чтобы вернуть её вам?

Элоиза шумно вздохнула, получился такой полувсхип-полусмешок. Потом горло сдавил спазм и полились слёзы.

Она попыталась сказать, что всё в порядке и уже не нужно ничего искать, но язык ей не подчинялся, а гадкие слёзы продолжали литься градом.

— Это хорошо, что вы плачете, это лучше, чем ваше молчание, — его рука и так придерживала её плечи, а тут он её уже совсем прижал к себе. — На мне сейчас нет сорочки, так что вам придётся обходиться тем, что есть.

Смех прорывался сквозь слёзы — ну да, сорочки нет, только плечо, но ей нормально. Самое то.

Продышалась наконец, и вытерла лицо ладонью.

— Вы не поверите, но всё проще. Помните Полинин дом? Там, на самом верхнем этаже, есть дальняя комната, в которой всё моё детство стояли большие сундуки со старыми вещами. И когда мне случалось что-нибудь натворить — сделать то, что было запрещено, или что-то ненароком сломать, или ещё как-то провиниться — я шла туда и пряталась, и всегда надеялась, что уж там-то меня никто искать не станет. Конечно же, всегда находили. Но я всегда бежала и надеялась, что в этот-то раз я и мои грехи в безопасности. И в некоторые моменты я… представляю себе именно тот угол между двумя сундуками. Пока не вспоминаю о том, что от мира не убежишь, и от жизни, и от себя тоже. Мне кажется, у меня уже выработался рефлекс — на историю Норы точно. Стоит мне узнать что-то новое — и я словно в беспамятство проваливаюсь. Я не знаю, почему так. Пока Нора была — я общалась с ней только потому, что так было нужно, как же, родные люди, семья. А когда её не стало — то началось вот это. И я не всегда могу вынырнуть сама, в самый первый раз меня тоже вытаскивали. И сейчас мне её жаль — такую, как я её вижу. Практически без способностей, когда не стало родителей, ей было уже двенадцать, и что в тот момент было в её голове — я судить не берусь. Как будто ей было плохо в семье, почему она и жила одна, и занималась чем-то странным — ведь могла же получить нормальное медицинское образование и найти себя в работе, а там, глядишь, и вообще жизнь сложилась бы иначе. Но что о том говорить, что не случилось — того и не воротишь. Но как? Как вы догадались обо мне?

— Не знаю, — улыбнулся он. — Но раз догадался — то и хорошо.

— А откуда все эти… сказки?

— Это для обычного человека сказки, а для феи самая настоящая правда. Я не знал ничего ни о тёмном углу меж двумя сундуками, ни о дальней комнате, ни о верхнем этаже дома донны Полины. Но, может быть, будем считать, что я вас там нашёл?

— Может быть, лучше, если я услышу вас и выйду навстречу? Покажу рожки? — она криво усмехнулась.

— Попробуйте. Заодно и разберусь, где у вас рожки. Не сталкивался пока, а ведь был свято уверен, что знаю вас хорошо. Покажете?

Элоиза фыркнула, вытащила из узла волос пару шпилек и пристроила их возле ушей кончиками вверх.

— Годится?

— Вполне, — он улыбался, а на лице… да и не только на лице, кстати, слышно же, снова всё слышно!

В общем, он был очень доволен, что решил задачу. И что она снова с ним, а не в тёмном углу.

Элоиза воткнула шпильки обратно и наконец-то поцеловала его. Ещё немного — и она сможет не только брать, сможет и делиться тоже.

Элоиза ехала к Полине. Эту мысль подсказал ей Себастьен — обсудить историю Норы с кем-то ещё, не только с ним. Подходили Линни и Марго, но собрать их вместе сейчас было сложно, а Полина — вот она, рядом. Тетушка, конечно же, откликнулась на просьбу поговорить и бодро сказала, что ждёт Элу немедленно. Немедленно нельзя? Значит, после работы.

Гостиная, кресло с ногами, ужин и чай с травками. Вообще Полины не было в Риме, когда всё случилось, но потом-то она приехала, и могла обсуждать что-то с бабушками!

— Полина, что ты можешь сказать о Норе?

— О твоей сестре Леаноре, ты о ней?

— Да, именно.

— А почему вдруг Нора?

— Объясню.

— Хорошо. Знаешь, я всегда думала — за что Розамунде достался такой ребёнок. Она была очень трудным младенцем — почти всегда плакала, не отпускала Розу от себя, её было невозможно уложить спать — первый год она спала по полчаса, не больше. Ни одну няню она не приняла, не желала оставаться без матери ни на минуту. Можешь представить, во что превратилась Роза за этот год. Ну и ты же понимаешь — при таком количестве врачей на семью, какое было, все вопросы, связанные со здоровьем, исключались в первую очередь. Нет, она была здорова. А когда научилась ходить и говорить — стало попроще, но всё равно ей было трудно отпустить Розу от себя хотя бы ненадолго. Роза подчинялась ей, хотя Илария ругалась страшными словами и говорила, что так нельзя воспитывать детей, и что она, Роза, будет делать, когда девочка вырастет требовательной и несамостоятельной?

Конечно, поступление в школу, а потом ещё и появление тебя подкосили Нору. Я-то думаю, что если бы не удалось отправить Нору в Санта-Магдалена, то и тебя бы не было, у Розы и Жерома к тому моменту были очень непростые отношения. Нора хотела себе мать безраздельно, а отца игнорировала — никто не знал, почему. И когда её со слезами и истериками отдали-таки в подготовительный класс, между её родителями сразу ощутимо потеплело. Сначала Роза очень переживала, порывалась каждый день ехать и забирать дочь домой, но ты же знаешь правила, никто ей этого не позволил, и с Норой было, как со всеми, к родителям только на выходные. Никто — это Илария и тогдашняя старшая Доменика. Они же смогли немного цивилизовать Нору — по крайней мере, она научилась существовать отдельно от матери. Правда, когда родилась ты, её мир непоправимо изменился, как я полагаю — теперь внимание и любовь Розамунды принадлежали не только ей одной, но было ещё одно существо, намного более слабое и беспомощное, чем она. Илария тогда проводила с ней много времени — приезжала в школу, разговаривала с ней, пыталась тренировать её способности, в конце концов.

— А что там со способностями? Какова была официальная оценка? — вдруг спросила Элоиза.

— Чуть больше, чем ничего. И никто не смог понять, в какой области лежало это «чуть больше». Правда, сейчас мне кажется, что она могла ощущать, что недолго будет с матерью, и поэтому требовала её себе безраздельно.

— Да, мне всегда казалось, что она любит маму и не любит меня.

— Не любит — мягко сказано. Терпеть не могла. Скажи, она как-нибудь помогала тебе в первый год в школе?

— Нет. Я её практически и не помню. Мне помогала Доменика, которая сейчас Секунда — она как раз доучивалась последние два года. Все считали, что я крутая — у меня такая кузина! Взрослая, но возится со всеми нами. О том, что у меня есть ещё и сестра, и она тоже в школе, вообще узнали не сразу, а когда узнали, не поверили.

— Вот. А когда не стало ваших родителей — в неё всё равно что бес вселился. Не самый простой характер, плюс переходный возраст, плюс потеря. Все мы старались её жалеть, но пойди пожалей её, такую! А скажешь что-нибудь, что окажется не по нраву — так тут же сядет рыдать, мол, я сирота, и вы все ещё меня ненавидите. Тяжело с ней было. Ты помолчала пару недель и снова заговорила, а она как будто была в порядке, но на самом деле только тронь — и тут же слёзы градом и упрёки ко всем вокруг.

Когда она выпустилась из школы, мы уже привыкли, что никто ей не указ, разве что Илария немного. И то — ей приходилось кричать, ругаться и не знаю, что ещё использовать, чтобы до Норы дошло. Честно говоря, доходило с трудом. Тогда решили — хочет жить сама и не иметь ничего общего с семьёй — пусть, вдруг передумает? Не хочет учиться — пусть, вдруг потом захочет? Пусть попробует сама. Под некоторым присмотром, конечно. Мама посодействовала, чтобы её взяли в клинику, правда, только сиделкой, ничего больше она делать там не могла, ибо не удосужилась научиться. А потом случилась эта жуткая история, про которую я знаю только с чужих слов, потому что была с Валентином и приехала только на похороны.