Важнейшим из предстоящих событий посол назвал выборы в прусский Ландтаг 24 апреля 1932 г. и оказался прав: на них из 422 мест нацисты получили 162 против ранее имевшихся у них 6. Коалиция социал-демократов и центристов лишилась большинства, и премьеру Брауну пришлось подать в отставку. L’AF возвестила, что «эра диктатуры приближается» (AAF-1933, 89).

Что было причиной этих успехов? Во-первых, согласно Массису, нацизм силен действием, а не доктриной, и это привлекает «завтрашнюю Германию». Ту самую радикальную молодежь, которая, как писал указавший на рост ее влияния публицист Фридрих Зибург, «с такой страстью трудится над созданием нации и сознательно порвала все моральные связи с окружающим миром в большей степени, чем любая другая социальная группа»[34]. «Рассудок кажется им угрозой для формирования характера, – отметил Массис. – Они жаждут действия, причем действия физического. Жить коллективной, направляемой, дисциплинированной жизнью, не думать, подчиняться, следовать за Вождем – гитлеровское движение в наибольшей степени соответствует этим коренным инстинктам германской натуры» (HMG, 198).

Вспомнил ли «Агатон» французскую «сегодняшнюю молодежь» начала 1910-х из собственной книги? Напомню ее портрет. Душевное и физическое здоровье, реализм и прагматизм, четкое понимание целей, тяга к знаниям в сочетании с недовольством «иссушающей эрудицией» и анти-интеллектуализмом как отрицанием «самокопания», уверенность в себе и своих силах, мужественное, волевое отношение к трудностям, политический и социальный активизм (вплоть до пристрастия к командным видам спорта), отрицание искусства для искусства и декадентского культа греха ради возврата к «классическим вкусам», патриотизм и национализм, католицизм (популярный в самых интеллектуальных лицеях: вера не противопоставляется знанию), стремление к моральной жизни, ранние браки как признак раннего духовного и социального взросления и осознания своей ответственности, понимание не только необходимости, но «чести служить», культ героев, рост реваншистских и антигерманских настроений после «беспримерных унижений» в Танжере (1905) и Агадире (1911), падение популярности идей социализма, интернационализма, пацифизма, материализма и атеизма, «моральной, интеллектуальной и политической анархии». Так там «наши», а тут «боши»…

Во-вторых, нацизм выставляет себя «единственным наследником подлинного прусского духа и единственным борцом за него» и потому является «самым ярким проявлением возрождения германской гордости» (HMG, 190, 193). Вспомнил ли «Агатон», что французскую «сегодняшнюю молодежь» называли «поколением возрожденной гордости»? «Часто спрашивают, как спасется Франция, – писал в то время пламенный националист и истовый католик Шарль Пеги. – Это не сложно. Всего два или три таких поколения, – и Франция будет спасена»[35]. «Вся французская молодежь в прекрасном патриотическом порыве с подлинной и сильной радостью восприняла возвращение к трехгодичной военной службе. Она готова к этому самопожертвованию ради блага и величия своей родины», – восторгался Массис в 1913 г. после принятия закона о трехлетнем, вместо двухлетнего, сроке воинской повинности[36]. Опять «наши» и «боши»…

Успехи нацистов на выборах в прусский Ландтаг, затем 31 июля на выборах в Рейхстаг (230 мандатов против прежних 107) усилили разногласия между Гинденбургом и Брюнингом, которому пришлось уйти. Во главе правительства президент поставил «правого» центриста Франца фон Папена, который не располагал поддержкой парламентского большинства – против него выступала НСДАП, имевшая самую большую фракцию и добившаяся избрания Германа Геринга председателем Рейхстага, – и правил с помощью президентских декретов. «Германия снова обрела авторитарное правление. Как знать, может, именно этого ей не хватало», – заметил Бенвиль (JBJ, III, 178). «Они еще начнут жалеть о Гогенцоллернах и даже нуждаться в них», – добавил он через месяц после установления нацистского режима (JBA, II, 185).

Неудача нацистов на внеочередных выборах в Рейхстаг в ноябре 1932 г. (потеря 34 мест) побудила лидера французских социалистов Леона Блюма заявить: «Отныне Гитлер лишился власти. Я бы даже сказал, что он лишился надежды на власть» (BRB, 96). Замена Папена на посту канцлера военным министром и «политическим генералом» Куртом фон Шлейхером в декабре 1932 г., а Шлейхера – Гитлером 30 января 1933 г. могла удивить в Париже кого угодно, только не авторов и читателей L’AF. «Три недели назад в канцлерство Гитлера отказывались верить, – заметил Бенвиль 2 февраля. – А сколько нас в 1919 г. верило в президентство Гинденбурга?» (JBA, II, 181) – добавил он, отсылая к знаменитой фразе Морраса из передовицы от 25 ноября 1918 г.: «Вы лучше поймете и узнаете Германскую республику, когда она выберет президентом Гинденбурга» (VCM, 296). «Это событие не удивило меня, – вспоминал герой романа Бразийяка «Семь цветов» (1939), в котором угадываются черты автора. – Зигфрид (немецкий друг героя – В. М.) предсказывал мне его, да и, по правде говоря, после войны многие французы моего возраста (и автор, и его герой родились в 1909 г. – В. М.) ждали этого. Нас много обманывали, но некоторые всё ясно видели с самого начала» (BRC, II, 417).

«1933-й год, несомненно, станет одной из тех дат, которые заучивают школьники, – констатировала политическая хроника “Альманаха Action française”. – Из политической истории этого года учитель сможет извлечь много уроков. Новых уроков – если у него есть хоть немного совести и ума – об отношениях двух соседних народов, веками борющихся друг с другом, о неразумной ярости немцев, о плодах прискорбной французской политики. Возможно, ему придется показать в этом 1933-м году начало жестокой войны, а возможно, и первые симптомы освободительной революции во Франции» (AAF-1934, 127). Уже 31 января Моррас предупредил, что новые хозяева Германии намерены вернуть «всё, что когда-то было германским», а на границы и договоры им наплевать. Если, как напомнил Бенвиль, Папен добился решения проблемы долгов в пользу Германии, Шлейхер – равноправия в вопросе вооружений, то Гитлер может добиться пересмотра «мирных» договоров, благо он давно призывал «разбить цепи Версаля». Лемери назвал «чудовищной ошибкой» само допущение Германии на конференцию по разоружению в качестве равноправного участника, ибо ее вооружение должно контролироваться Версальским договором (HLP, 105). Однако эти слова он произнес год спустя, когда Третий Рейх покинул и эту конференцию. Напомню, что Моррас считал приницпиальной ошибкой «союзников» (уточним, бывших «союзников») даже само допущение Германии в Лигу Наций наравне с другими странами.

«Остается узнать, что будет делать Гитлер и как долго он продержится» (JBJ, III, 196). «Принимавший свои желания за реальность», Блюм сравнил его с напугавшим Третью Республику в конце 1880-х годов генералом Жоржем Буланже, уверяя, что «гитлеровская лихорадка пройдет так же быстро, как буланжистская» (WAF, 315). Бенвиль не был столь оптимистичен, хотя признавал за фюрером единственный талант – агитатора: «Гитлер знает лишь одно, зато знает отлично: толпа руководствуется чувствами, а не разумом» (JBJ, III, 196). Его младший друг Бразийяк, отбывая воинскую повинность, с тревогой слушал по радио, как фюрер «орет почти каждый вечер, и все германские станции транслируют это» (BRB, 95). «Казалось, невозможно кричать громче, но ему каждый раз удавалось кричать громче», – писал он позже (RBC, VI, 135).

Гитлер не только «продержался», но укрепил свою власть с помощью чрезвычайных законов и выборов 5 марта 1933 г., в результате которых, по словам Бенвиля, «германская демократия была убита большинством голосов по воле германского народа» (JBA, II, 186). Превращение авторитарного режима в тоталитарный, «переход от политического единства к единству моральному» (JBA, II, 191) оправдывали худшие предсказания «Кассандры».