– Держитесь за старое, а в конечном счете принимаете новое, и опять стараетесь удержать, противодействуя следующему наступлению новизны, – выговаривал Рольф Артуру, когда кадет, ставший к лету горячим приверженцем Временного правительства, приехал из корпуса на каникулы в колонию. – А жизнь летит по новым рельсам. Все вокруг изменяется, и ничего страшного нет в том, что пока получается кавардак. Вспомни, как мы убираемся в доме перед Пасхой! Сначала все вверх дном, а потом – блеск, красота и порядок, радующий глаз. А на Рождество, когда привозят елку, и она стоит посреди чистой кухни с грубо отрубленным комлем, осыпая все вокруг иголками, капая смолой? А? Ни пройти, ни проехать! И эти коробки, корзинки с украшениями навалены повсюду. Но стоит приложить усилия согласно известному плану… Да что тут объяснять, ты меня понимаешь.
Артур соглашался, однако толпы дезертиров, мутные личности уголовного вида, сердитые вооруженные солдаты и группы пьяных матросов на Невском трудно было воспринимать как временный кавардак перед Пасхой, который вот-вот обернется блестящей красотой и порядком. Он не видел прогресса в остановившихся заводах, в забастовках, бесконечных митингах и шествиях, в нехватке хлеба. Хотя и он тоже, как Рольф, увлекался электротехникой и знал особенность взаимодействия электромагнита с сердечником. Сердечник в катушку следовало проталкивать, применяя силу, если это нужно для правильной работы устройства. Артур внутренне готов был пойти на жертвы и, применив силу, вогнать всю эту разухабистую вольницу в рамки разумного. Конечно, для этого нужны четкие указания свыше и неукоснительно выполняемый план, объединяющий все здоровые силы общества, учитывающий интересы разных групп и течений.
Артур еще не вполне поверил в Учредительное собрание, когда Рольф уже разочаровался во Временном правительстве и сочувствовал большевикам. Его привлекала большевистская идея предоставления избирательного права с восемнадцати лет, а не с двадцати одного года, как постановило Временное правительство. Если бы предложение прошло в Петросовете, он мог участвовать в голосовании на выборах в Учредительное собрание. Желание голосовать ощущалось столь остро, что Рольф даже не отдавал себе отчета, за кого отдал бы свой голос. Не за большевиков, конечно. Его вдохновляла сама возможность делать выбор. Освобождение от ярма монархизма он воспринимал как безусловное благо и симпатизировал эсерам, причем в большей степени не левым, а правым. Узурпация власти и кровопролитие в столицах, случившееся в конце октября, обескуражили Рольфа.
Отпущенный из училища Артур, едва не ставший участником городских боев, день ото дня обретал решимость отправиться на юг, чтобы вступить в Добровольческую армию Корнилова. О том же мечтали многие его товарищи по кадетскому корпусу. Рольф, опасаясь угрозы гражданской войны, старался удержать брата дома, уповал только на Учредительное собрание и неизбежные перемены к лучшему, поскольку все худшее случилось.
Ноябрь сгорел в горячих спорах. Дядя Николай, не найдя достаточных оснований, чтобы встать на сторону одного из братьев, запил. Колония немцев, основанная девяносто лет назад выходцами из других, еще более давних немецких поселений России, жила прежним патриархальным укладом, переваривая страхи долетающих сюда новостей, изыскивая выгоды новых текущих обстоятельств. Сильно выросли цены на продовольствие, это было на руку пригородным крестьянам. Витавший в тревожном воздухе лозунг «Грабь награбленное», наоборот, вызывал тревогу, не вполне ясную. Награбленного-то у здешних обитателей ничего не было. Немалое имущество нажито честным трудом и коммерцией. Только вот как доказать это, если придут отбирать?
Еще весной Рольф с дядей Николаем при энергичном участии старшего из сыновей Бауэров Рихарда задумали построить при доме ледник. Построили. Теперь там хранились колбасы и окорока, и прочие съестные припасы, предназначенные большей частью для домашнего употребления, но также и на продажу. В каретном сарае и под навесом стояли законсервированные на зиму сельскохозяйственные машины. Уж их вряд ли захочет реквизировать гуляющая по Питеру солдатня. Винного погреба Бауэры по известной причине держать не могли. Однако в поисках несуществующего хранилища экспроприаторы могли разнести в пух и прах всю усадьбу. Ямщики, гонявшие тройки и обозы до Петрозаводска и в Финляндию, а также в сторону Вологды, часто останавливались на перекус в здешних заведениях, рассказывали тревожные подробности событий, происходящих в разных селениях, уездах и волостях по пути следования. Рассказанное казалось сущим безобразием и произволом.
Тетя Эмма боялась большевиков и спасалась – не столько от них, а больше от своего страха – молитвой. Кровь на шинели Артура привела ее в состояние такой отчаянной тревоги, что тетя без малого сутки проплакала. Как оказалось, она больше всего боялась, не убил ли кого ее племянник. Убедившись в результате тщательного допроса, что Артур никого не убивал, она взялась замывать пятно, которое так и не поддалось, а расплылось шире, и теперь его не удавалось скрыть под перекрестием кадетского башлыка. В конце концов, изобретательная тетя Эмма предложила залить пятно зеленкой, полагая, что так оно будет выглядеть, по крайней мере, безобидно. Артур, не желая окончательно испортить шинель, от зеленки отказался.
В Петрограде после выборов в Учредительное собрание вакханалия только усилилась. На улицах и вокзалах солдаты ловили кадетов, юнкеров, задерживали офицеров. Обыскивали, разоружали, избивали. В один из дней Рольф принес тревожную весть. Революционный комитет предлагает всем офицерам и юнкерам военных училищ явиться по какому-то адресу с целью регистрации. Ходил слух, что явившихся погрузят на баржи и повезут в Финский залив топить. Поверить в такое было трудно, твердых оснований для сомнения в исходе регистрации тоже не находилось. Озверение банды, захватившей власть в столицах и крупных городах, достигло высокого накала. Разумеется, требование «явиться и зарегистрироваться» не касалось пока кадетов, то есть Артура. И все же семья понимала: ему надо уехать, скрыться хотя бы до начала работы Учредительного собрания, когда – верилось – все придет в относительную норму. Рольф категорически протестовал против направления на юг. Разве что к маме в Киев, но там неспокойно и близок фронт. Перемирие, заключенное между Германией и большевиками, может в любой момент закончиться, а воевать, теперь уж очевидно, нечем и некому. Учитывая, как опасна сама по себе дорога, поездка в Киев виделась невероятно сомнительным предприятием.
Наконец, пришло письмо от Марии Федоровны Эргард-Деминой. Она подписывалась теперь двойной фамилией, подчеркивая неразрывную связь с сыновьями. Родившийся в Киеве брат Артура и Рольфа, естественно, получил одинарную фамилию Демин. Его никто из немецкой родни еще не видел, события в стране никак не располагали к путешествиям с младенцем на руках. К себе Демины не звали по той же причине: опасно ехать. Мама прислала адрес и рекомендательную записку к родственникам своего мужа в Усть-Сысольске, куда велела уехать обоим сыновьям на время смуты.
Эмма очень расстроилась, полагая, что Рольф по совету матери оставит их. За последние два года она привыкла полагаться на него как на старшего мужчину в доме. Николай в неспокойное время все чаще поддавался недугу и практически отошел от роли хозяина. Но, к счастью, Рольф не видел для себя веских причин ехать скрываться в глушь. Артур же довольно легко согласился отправиться по адресу, предложенному матерью. Договорились, что в Усть-Сысольске он поступит в гимназию, чтобы худо-бедно завершить обучение. Когда все успокоится, Артур мог бы поступить в университет. Военная карьера теперь виделась не такой привлекательной, хотя отказываться от нее окончательно он все еще не соглашался. «Эффект электромагнита», – подначивал его Рольф.
Письмо матери положило конец спорам. Вечером 30 ноября в доме Бауэров устроили прощальный ужин. За торжественно накрытым столом сидели бледный от волнения Артур, напротив него – сильно постаревший, с одутловатым, как бы помятым лицом дядя Николай в стеганом домашнем жилете поверх белой рубахи, тетя Эмма с аккуратной высокой прической и в сатиновом платье с широкими, собранными у плеч рукавами. Между ними прелестная Гретхен с большим белым бантом в темных с медной искрой волосах, ниспадающих тугими локонами. Стройная тетя Эмма выглядела намного моложе своего несчастного мужа. Казалось странным, что она каждый вечер ложится в постель с этим невзрачным слабым мужчиной, что в постели они исполняют взаимный супружеский долг, благодаря чему зачали и эту веселую девочку, и малыша Якова, которого держит на коленях широкоплечая чухонка Анни в белом накрахмаленном переднике и еще более крахмальной наколке в тонких пепельных волосах. Задумчивый высоколобый блондин Рольф в студенческой куртке и двенадцатилетний, рослый не по годам, широкий в кости Рихард, взволнованный до лихорадочного румянца во всю щеку, разместились по обе стороны от Артура.
