При осаде Росса отец погиб.{899}

По набережной Пембрук проследовал кортеж мелкой рысью, форейторы мерно подскакивали – скок-скок – на седлах, на седлах. Рединготы. Кремовые зонтики.

Мистер Кернан заторопился, тяжело отдуваясь.

Его Сиятельство! Вот ведь не повезло! Какой-то секундой опоздал! Вот черт! Такая жалость!

Стивен Дедал наблюдал сквозь подернутое паутиной окно, как пальцы ювелира ощупывали потускневшую от времени цепочку. Пыль подернула паутиной окно и полки витрины. От пыли потемнели усердные пальцы с ястребиными когтями. Пыль дремала на тусклых завитках бронзы и серебра, на ромбиках киновари, на рубинах, изъеденных проказой винно-темных камнях.

Все это рождено во мгле червивой земли, холодные искорки, огоньки зла, светящие во тьме. Где падшие архангелы срывали звезды{900} со своего чела. Грязные свиные рыла, руки, роют и роют, хватают и тащат их.

Она пляшет в зловонном сумраке, где смешан дух чеснока и горящей смолы. Ржавобородый матрос, прихлебывая ром из кувшинчика, глядит на нее во все глаза. Долгая, вскормленная морем немая похоть. Она пляшет, кружится, трясет своими окороками, на толстом брюхе подпрыгивает рубин размером с яйцо.

Старый Рассел еще потер камень старым куском замши, повернул его и поднес к концу своей Моисеевой бороды. Дедушка орангутанг любуется украденным сокровищем.

А ты разве не откапываешь старые образы из могильной земли? Бредовые словеса софистов: Антисфен. Искусство усыплять ум. Пшеница восточная и бессмертная, сущая от века и до века.

Две старушки, отведав освежающих бризов, брели через Айриштаун по Лондон-бридж-роуд, одна с усталым пескооблепленным зонтиком, другая с сумкою повитухи, где перекатывались одиннадцать ракушек.

Шорох трансмиссий, жужжание динамомашин электростанции, доносясь к нему, звали дальше. Существа без сущности. Постой! А вечное биенье в тебе, помимо тебя. Все распеваешь о своем сердце. Я между ними. Где это? Между двумя грохочущими мирами, там, где они сливаются в одном вихре, – я. Стереть их в пыль, и один и оба. Но и меня оглушит ударом.{901} Пускай сотрет меня в пыль, кто сможет. Сводник и мясник, так я сказал. Еще бы! Но погоди малость. Оглядись.

Да, совершенно верно. Большие, замечательные,{902} прославленной точности. Совершенная правда, сэр. В понедельник утром, как вы сказали.{903}

Стивен спускался по Бедфорд-роу, ясеневой рукояткой трости постукивая себя по лопатке. В витрине у Клохисси взгляд его привлекла выцветшая гравюра 1860 года, изображающая боксерский матч между Хиненом и Сейерсом. За канатами глазели на ринг сделавшие ставки зрители в допотопных шляпах. Тяжеловесы в тесных набедренниках любезно протягивали друг другу шарообразные кулаки. Они тоже бьются – сердца героев.

Он повернул за угол и остановился возле накренившегося лотка с книгами.

– Каждая по два пенса, – сказал торговец. – На шесть пенсов четыре.

Потрепанные страницы «Ирландский пчеловод». «Жизнь и чудеса кюре из Арса»{904}. «Карманный путеводитель по Килларни».

Тут бы могли валяться и мои школьные награды, которые снесли в заклад. Stephano Dedalo, alumno optimo, palmam ferenti[152].

Отец Конми, закончив читать малые часы, шел через деревушку Донни-карни, шепча вечерние молитвы.

Слишком хорош переплет, что бы это такое? Восьмая и девятая книги Моисеевы{905}. Тайна всех тайн. Печать царя Давида. Захватанные страницы: читали и перечитывали. Кто здесь проходил до меня? Как размягчить потрескавшуюся кожу на руках. Рецепт для приготовления уксуса из белого вина. Как добиться любви женщины. Вот это для меня. Сложив руки, произнести трижды следующие заклинания:

– Se el yilo nebrakada femininum! Amor me solo! Sanktus! Amen[153].

Кто это написал? Заговоры и заклинания блаженнейшего аббата Питера Саланки, обнародованные для всех истинно верующих. Не хуже, чем заговоры любого другого аббата, чем бормотанье Иоахима. Спустись, плешивец, не то мы будем прясть твою шерсть.

– Ты что тут делаешь, Стивен?

Дилли, высокие плечики и заношенное платьице.

Закрой-ка живее книгу. Чтоб не увидела.

– А ты что делаешь? – сказал Стивен.

Лицо Стюарта, бесподобного Чарльза{906}, обрамленное гладкими прядями. Горевшее румянцем, когда, сидя у огня, она в него подбрасывала старые башмаки. Я ей рассказывал о Париже. Любила подольше поваляться в постели, укрывшись старым тряпьем, без конца теребя свой браслетик под золото, подарок Дэна Келли. Nebrakada femininum.

– Что это у тебя? – спросил Стивен.

– На другом лотке купила за пенни, – сказала Дилли с нервным смешком. – Она годится на что-нибудь?

Говорят, у нее мои глаза. Таким вот и видит меня взор прочих? Живым, смелым и отчужденным. Тень моего ума.

Он взял у нее из рук книгу с оторванной обложкой. Шарденаль, французский язык для начинающих.

– Зачем ты это купила? – спросил он. – Учиться по-французски?

Она кивнула, покраснев и сжав плотно губы.

Не показывай удивления. Вполне естественно.

– Держи, – сказал Стивен. – Годится, почему ж нет. Смотри, чтобы Мэгги ее не унесла у тебя в заклад. Я так думаю, мои книги туда все ушли.

– Часть из них, – ответила Дилли. – Нам пришлось.

Ведь она тонет. Жагала. Спасти ее. Жагала. Все против нас. Она утопит и меня с собой, глаза и волосы. Гладкие кольца волос-водорослей обвивают меня, мое сердце, душу. Горькая зеленая смерть.

Мы.

Жагала сраму. Сраму жагала.

Нищета! Нищета!

– Ба, Саймон! – сказал отец Каули. – Как делишки?

– Вижу старину Боба, – произнес, останавливаясь, мистер Дедал.

Они обменялись звучным рукопожатием возле магазина «Редди и дочь». Отец Каули, сложив ладонь лодочкой, мелкими движениями пригладил усы.{907}

– Ну, что хорошенького? – спросил мистер Дедал.

– Да небогато, – отвечал отец Каули. – В дом свой, Саймон, не попаду, два субъекта у входа караулят, чтоб было право войти.

– Как мило, – отозвался мистер Дедал. – А кто это постарался?

– Да так, – сказал отец Каули. – Некий процентщик из числа наших знакомых.

– Тот, что спина крюком? – спросил мистер Дедал.

– Он самый, Саймон, – отвечал отец Каули. – Рувим из колена Рувимова. Я тут как раз поджидаю Бена Долларда. Он должен пойти к Длинному Джону да замолвить за меня словечко, чтобы он убрал этих двух. Мне бы только дали немного времени.

В смутной надежде он кинул взгляд туда и сюда по набережной. Его крупный кадык заметно выдавался на шее.

– Знаю, знаю, – сказал, кивая, мистер Дедал. – Старый сердяга Бен! Вечно старается для кого-нибудь. Погодите-ка!

Он нацепил пенсне и на секунду всмотрелся в направлении чугунного моста.

– Подходит! – возвестил он. – Явился собственнозадно, прости Господи.

Старомодная шляпа и просторная синяя визитка Бена Долларда над мешковатыми брюками на всех парах двигались через набережную от чугунного моста. Он приближался к ним рысцой, рьяно почесывая у себя под фалдами.

Мистер Дедал приветствовал его появление:

– Держите-ка мне вот этого в дурацких штанах.

– Ну-ну, давайте, – отозвался Бен Доллард.

Мистер Дедал с холодным презрением оглядел Бена Долларда с головы до ног. Затем, кивая на него отцу Каули, он язвительно процедил: