– Thank you.
– You are welcome. The pleasure was all mine.
Последняя фраза заставляет меня поперхнуться чаем.
Перед выходом в школу говорю:
– Bye, mom!
– Bye, – протягивает она, – have a nice day!
На остановке долго жду автобус. Мы живем за городом. Анечка ходит в ближайшую к дому школу, Тонечка в детский сад. Я езжу в город.
У нас просторный уютный дом – результат одного из удачных проектов отца. Я не могу сказать, что он состоятельный человек, но несколько успешных сделок позволили ему купить землю, построить дом и приобрести хороший автомобиль. Оценка стоимости труда – одна из проблем, которые меня волнуют. Кто решает, сколько стоит та или иная работа? Почему некоторые ходят на опостылевшую службу всю жизнь и не могут позволить себе приобрести крохотную квартирку, а некоторые получают все и сразу? На этот вопрос я пока не получил ответа.
Я не люблю понедельники. Во-первых, потому что это понедельники. Для меня они, как для мамы утро. А во-вторых, потому что в понедельник у нас физика. Вернее, две физики. Два первых урока – надо же было так испортить всю неделю.
Перед входом в класс слышу: «Говорят, он должен был крупную сумму денег. И не сам это сделал. Машинист видел чью-то тень».
Голоса смолкают, как только я вхожу в класс. Его место пустует. Он сидел рядом с очень тихой девочкой Леной. Может, она неплохая девчонка. Я не знаю. Никто не знает. Она не разговаривает. Даже когда она выходит отвечать устный предмет, она как-то так рассказывает, как будто молчит. Мне кажется, даже учитель иногда отключается и не понимает, ответила она или нет.
До Лены Пашка сидел с Аленкой. Клаха сама посадила их вместе, как только Аленка появилась в нашем классе. Она же не предполагала, что из этого получится. Я не знаю, о чем они разговаривали на уроках, но только с их, задней парты, постоянно слышался смех. Даже на контрольных. Хотя, казалось бы, там-то над чем смеяться. А на гуманитарных предметах их прямо распирало. Когда они выходили из кабинета на перемену на тыльной стороне ладони у обоих были следы от зубов – они закусывали руки, чтобы не расхохотаться.
Я видел, как пару раз они вместе шли домой. Им, конечно, по пути и ничего удивительного в этом нет. Но я-то знаю, что на Пашку это совсем не похоже.
Когда их рассадили, Пашка болел. В тот день Аленка ему позвонила и долго трещала, рассказывая последние школьные новости. Потом сказала: «Слушай, представляешь, нас рассадили. Тебя посадили с этой Леной. Нет, ну ты только подумай, надо же быть такой сволочью (это она о клахе). Тебя и меня рассадить!»
Пашка немного помолчал, видимо, не зная, как отреагировать и сказал:
– Ну и что? Рассадили и рассадили.
– Да нет. Ничего, – Аленка повесила трубку.
Больше она не звонила. В классе, на переменах, никогда не разговаривала с ним, да они и раньше этого не делали. Все, что их связывало – это полторы четверти смеха на задней парте. И пара прогулок домой. Никому и в голову не придет жалеть ее.
Откуда я все это знаю? Я был у Пашки в тот день. И все слышал – телефон у него очень громкий. Если бы меня не было рядом, наверное, все было бы по-другому.
Меня посадили с Инной – это наша классная дива. В каждом классе есть такая. Не обязательно самая красивая, но самая уверенная в себе. Нам в этом смысле еще повезло – наша вполне человечная. Мне только не нравится, что когда она смеется, то обязательно берет меня за локоть и наклоняется в мою сторону.
Вообще-то нельзя сказать, чтобы класс у нас был откровенно плохим. Он какой-то просто никакой. Каждый занят своим делом. У нас даже особо никого не буллят, потому что буллинг предполагает какую-то совместную деятельность. Есть какой-то костяк тех, кто считается успешными героями, Инна, например. Но Пашка к ним явно не относился и, в общем, как-то не вписывался. Хотя в классной иерархии он занимал не последнее место, так как неплохо учился и нравился некоторым девчонкам. После него еще были глупые и несимпатичные, с достаточно большим отрывом, надо сказать. Все просто считали, что он слишком скромный. Пашка как-то мне сказал, что они путают скромность и нежелание разговаривать. Еще он плохо одевался: ходил все время в одном и том же поношенном синем свитере и каких-то неопределенных темных брюках. Пашка говорил, что одежда для него не важна. Сейчас я думаю, что у него просто не было денег.
В десятом классе все стали спокойнее, даже в параллельных классах, где ребят откровенно унижали. Один парень, например, в девятом классе перевелся из нашего в параллельный, вернее родители его перевели. Считали, что там сильнее преподают математику. У нас он был красавчиком: хорошо одевался, занимался спортом, пользовался гаджетами последней модели, всегда был активным и в хорошем настроении. Вообще-то он и, правда, неплохой парень. В параллельном классе буллили одного пацана, а Никита как-то к этому не привык и заступился за него. Угадайте, что произошло? Буллить после этого стали его, всем классом, включая и того, за кого он заступился. А там ребята мастера своего дела: выброшенные в унитаз вещи – это для них цветочки. В конце учебного года Никитоса было не узнать, по-моему, он даже заикаться начал.
Когда я был младше, ко мне тоже пытались подкатывать разные недалекие уроды. Но очень быстро передумывали. Один из них пнул меня под колено, после чего я упал. Тогда я взял кусок кирпича, который валялся рядом, и запустил ему в голову.
В начальных классах мама говорила, что если кто-то меня будет доставать, то нужно сказать: «Ты почему такой злой? Тебя что, мама не любит? Точно-точно не любит, все, кого мама не любит злые». Мама обещала, что после этого обзывать больше не будут. Не знаю, правда ли это, я тогда не проверял.
За пять минут до звонка в класс входит Аленка. На ней сегодня все черное: джинсы, джемпер и шапка-бини. Она подходит к моей парте:
– Инн, ты не могла бы пересесть на мое место?
Все поворачиваются в нашу сторону. Аленка продолжает пялиться на Инну, не моргнув накрашенным глазом. Инна приходит в себя:
– Пожалуйста. Не думаю, что физичке это понравится.
Я вам говорил, что физичка – это и есть наша клаха? Нет? Тогда представьте, как мне не повезло вдвойне.
***
Из дневника мамы
Сегодня была на узи. Они говорят, что мой ребенок умер. Что развитие не соответствует неделям, которые они насчитали, а это значит, что беременность не развивается. Я лежу и вою уже четвертый час. Этого не может быть!
***
Со звонком в кабинете появляется она. У меня внутри все сжимается. К чувству страха добавляется презрение: «Он всегда был себе на уме» – эта фраза так и осталась звучать у меня в голове.
Конечно, она сразу замечает, что Аленка пересела. Но ничего не говорит – даже у нее хватает чувства такта. Зато вызывает Аленку к доске. С домашней задачей она справляется на «отлично». Видимо, не зная к чему придраться, клаха цепляется к шапке.
– Повторяю еще раз, что присутствие на уроках в головных уборах запрещено. Учителя жалуются, что в нашем классе постоянно нарушается это правило.
Учителя делали Аленке пару раз замечания. Обычно она как-нибудь отшучивалась, и конфликт на этом был исчерпан. Не думаю, чтобы кого-то из них по-настоящему беспокоила проблема головных уборов десятиклассницы.
– Не дрейфь, – Аленка толкает меня под локоть.
– Ты что, совсем ее не боишься?
– Нет, я не страдаю геронтофобией.
Что такое геронтофобия я понимаю – боязнь стариков. Улыбаюсь:
– А чем страдаешь?
– Партенофобией. Поэтому к тебе и пересела.
Я роняю ручку и, поднимая ее с пола, достаю из рюкзака телефон. Под партой набираю в поисковике «партенофобия» и фыркаю – боязнь девственниц. Перевожу взгляд на бывшую соседку Аленки – это наша отличница Вика. У нее длинные волнистые волосы, забранные в аккуратный хвост, большие бесцветные глаза навыкате и серо-лиловая водолазка. Всегда. Может, это разные водолазки. Но тогда они очень похожи. Вика что-то старательно пишет в тетради, выпрямив спину. Незадействованная в письме рука безжизненно свисает куда-то под парту. Я фыркаю снова. Чтобы не засмеяться, закусываю руку.
